на ноги и жестом попросил меня
посмотреть. Я кивнула и подошла поближе, заставила это «лукошко» встать и разместиться в центре комнатушки. Заметив мой
взгляд девка затряслась и принялась судорожно креститься, так что пришлось лупануть ее по рукам и шикнуть, чтобы стояла смирно.
Обошла Лукерью по кругу, но ничего примечательного в ней не было. И я уже совсем было собралась отрицательно покачать головой, как уловила слабый отголосок.
— Сними рубаху, — приказала девке.
— Это зачем ещ…
Попытка сопротивления была пресечена подзатыльником Добрея, Спиридонов тоже дернулся с оплеухой, но добавлять не стал. Лукерья поспешно оголила верх, вывалив всем на обозрение тяжелые груди. Ну, с нее уж точно не убудет лишний раз показать свое добро добрым людям. А я осторожно положила пальцы на темный круг левого соска, отчего Лукошка всхлипнула, и прислушалась к ощущениям.
— Есть. Николай Порфирьевич, можете оформлять свой протокол или что там у вас. След слабый, но был контакт. Что-то из mentalis. Очевидно, соприкоснулась с… цацкой, когда етилась.
— Сиськи оголяла с клиентом? — спросил Спиридонов.
— Оголяла, — пискнула Лукерья.
— Добрей, пойдем поговорим. Эту пока тут запри. Лукошка, не вздумай рыпаться отсюда. Думается мне, если жить хочешь, должна ко мне в околоток сейчас проситься.
Спустившись в зал, я была ошарашена еще одной картиной, которая никак не умещалась в голове: посетитель подходил к прилавку, клал монетку половому, и, получив разрешение, опускал деревянную кружку в бочку с пивом. Зачерпывал, не стесняясь окунуть в мутную жидкость грязные пальцы. А чтобы добытое пенное не расплескалось на пол, пока его несут к столу, страждущий отпивал прямо на месте. Пиво стекало по подбородкам, бородам, ладоням обратно в бочку.
Добрей подметил брезгливость в моем взгляде и усмехнулся: мол, контингент у меня не привередливый. Я же попросила его никогда не поить меня в своих заведениях.
— Чаю сделай нам, Дорон. Только…
— Да понимаю, Коля, не дурак. Не думаешь, что я из того же котла тут питаюсь.
Трактирщик вышел из кабинета отдать распоряжение халдею, а Спиридонов погрузился в свои мысли. Я пока ничего не понимала кроме одного: страшненькая проститутка, уездившая свое тело уже в двадцать лет, не далее как сегодня ночью соприкасалась со Светом. И скорее всего с…
— Амулет Сявка с Гундеем подрезали? — спросил вернувшийся Добрей.
— Истинно так, — кивнул пристав. — Сявка не возвращался?
— Не видел его сегодня. А Гундей утром пошел его искать, так и не вернулся. И сдается мне, что…
— И не вернется, — закончил за трактирщика фразу Николай Порфирьевич. — Поэтому Лукошку я заберу. Чует мое сердце, что иначе и она не вернется.
Пристав вновь задумался, в это время в дверь постучали. Вошел халдей с чайничком на подносе. Чашки Добрей достал из своего шкафчика.
— А что с франтом этим, которого разули? — спросил жид.
— Окочурился Пантелеймон Тимофеевич Колемин. Не выдержал страсти Лукошки твоей.
Да уж, Лукерья может гордиться — довела мужика до смерти любовными утехами. Прямо закончил срамное дело — и кончился!
— Не слышал о таком.
— Да с чего бы ты слышал. Дворянин из тамбовских, род захудал давно, рязанская ветвь еще трепыхается. В Петербурге месяц как зарегистрирован. Ходил на приемы к большим людям, куда мог проникнуть, предлагал безделушку, доставшуюся в наследство. Саша, что думаешь по сему?
Да ничего не думаю. Но Спиридонов так хитро смотрит, словно испытывает, и мной овладел стыд. В самом деле, можно уже начинать скрипеть мозговыми мышцами.
Итак, захудалый дворянин аж из Тамбова, пытается продать амулет. Откуда он у него?
Закрепить Свет в материальном предмете — это редкий талант, таких освещенных один на тысячу, а то и реже встречается. Теория мне известна, но ни с одним из мастеров я не встречалась, даже не знаю таковых. К тому же мастеру нужен тот, кто поделится своим умением, которое и вложат в амулет.
На Лукерье я почувствовала отголосок Света mentalis — дара духовного, мысленного. К таким относится и мой. Конкретнее и не скажешь, что именно вложили в «цацку», однако вариантов тут множество: от усиления умственных способностей, до… да хоть до чтения мыслей, если совсем уж фантазировать. Но такие таланты сами по себе из разряда мифических, так что в амулете что-то менее экзотическое, однако цена этой безделушке все равно немалая. Все зависит от дара, в ней заключенного…
— Странно все, Николай Порфирьевич. Слишком сложно. Этого Пантелеймона…
— Тимофеевича.
— Тимофеевича сначала чем-то опоили. Хотя нет, скорее осветили. Слишком много эффектов в зелье было бы — и любовное влечение до потери разума, и неутомимость, и концентрация на одной фигуре.
— Что ты имеешь в виду? — встрепенулся пристав.
— Ну, смотрите сами: одурманенный мужчина идет по Садовой, у него вожделение такое, что мыслить не может, а вокруг ведь множество женщин. Но он терпит до той поры, пока не увидит Лукерью. И тут уже держите его семеро. Каким бы зверобоем с лавандой и ромашкой его не поили, так выборочно это не действует.
— А зверобой, лаванда и ромашка как приворот работают? — заинтересовался Добрей.
Еще бы — с его профессией такой настой очень пригодился бы, его девки не простаивали бы. Пролеживали бы сутками напролет под клиентами.
— Не знаю, — пожала я плечами. — Все это травничество и алхимия мимо меня прошли. Бабки травками издревле лечили, но есть ли сила в рецептах или нет — я не знаю. А осветить воду или другую жидкость ни у кого еще не получалось.
— А святая вода? В церкви же налить можно, ее освящают.
— Освящают, а не освещают. Я не христианка. Странное у тебя отношение к святой воде, ты же еврей.
— Он выкрест истинно верующий, — сказал Спиридонов. — Но забудьте про освященную ромашку, я правильно понимаю, что Колемину Светом голову запудрили, и он на Лукошку кинулся из-за этого?
Я кивнула.
— Все так. Я и говорю, что как-то сложно очень. Если кому-то очень нужен был амулет, то он затеял очень уж хитрое дело. Нанять душегубов и продажную девку, одурманить человека, вложив ему страсть к образу страшненькому. Понадеяться на то, что лиходеи его не обманут, а отдадут оговоренное.
Добрей хмыкнул удивленно, но одобрительно, признавая за мной правоту и умственные способности, в которых, судя по всему, изначально сомневался. Впрочем, я даже не стала бы его винить. Кто он такой? Выкрест, держащий притон, в котором собираются самые низы петербургского общества. Если к своим годам он не только живой, но еще и преуспевающий по здешним меркам, то как минимум в определенном хитроумии ему
