Такие трусы, поддерживая яички, не позволяют свершиться подобному непотребству.
У Прохора после моих слов глаза стали квадратными, а из горла вырвался непроизвольный недоверчивый возглас:
— Иди ты! Это ж вона чё!
После его возгласа я потух и скрутился калачиком от накрывшего меня безудержного хохота.
Даже усилившаяся головная боль не смогла меня успокоить. А, глядя на непонимающее лицо этого большого ребёнка, я заливался ещё больше. Даже задыхаться начал от избытка чувств.
На этот ржач (а по-другому его назвать сложно) тут же заглянула Марья Ивановна. Своим командирским голосом она спросила, что здесь происходит.
Прохор встал по стойке «смирно», и не задумываясь ни на секунду, бодрым голосом отчеканил ей, будто командиру во время строевого смотра:
— Обсуждаем возможность спасения мужицких яиц от провисания путем применения специального снаряжения.
Я от такого ответа даже смеяться перестал на секунду. А потом потух и, как потом сказал Прохор, даже синеть начал. Никогда до этого я так не смеялся. После этого случая реально поверил, что от смеха можно умереть.
Спасла меня от нелепой смерти опытная Марья Ивановна. Она просто взяла графин с водой, стоящий на столе в углу комнаты, и вылила эту воду мне на голову.
Воздействие помогло прийти в чувства и почему-то жутко рассмешило Прохора, который, не хуже меня минутой ранее, начал гулко ухая и прикольно похрюкивая, хохотать. Глядя на него, не смогла сдержать улыбки и Марья Ивановна. А я снова начал задыхаться от нового приступа веселья.
Такими нас и застали вошедшие в комнату Валерий Петрович с медсестрой, графской дочкой.
На вопрос доктора о том, что происходит, я, пересилив себя, смог произнести:
— Прохор, повтори сказанное Марье Ивановне.
Строгая медсестра тут же произнесла:
— Не делай этого.
Доктор, у которого даже глаза заблестели от любопытства, повернувшись к Прохору, коротко рявкнул:
— Говори.
Прохор, начавший что-то мямлить, отводя глаза, совсем потух. Доктор, уже действительно, как командир на плацу, приказал:
— Не мямли, доложи, как положено.
Прохор и доложил. Точно так же, как и ранее, он чётко и внятно выдал уже однажды сказанное про спасение мужицкого богатства.
Доктор выслушал его с интересом. Марья Ивановна закатила глаза. Графская дочка покраснела, как маков цвет, а меня опять скрутило. В этот раз я даже начал икать. Происходящее дальше даже сложно рассказать.
Доктор начал объяснять Прохору особенности строения мужских органов и убеждать его в отсутствии проблемы, связанной с обвисанием. Марья Ивановна при этом аккуратно, бочком просочилась к двери и покинула палату. Графская дочка ещё больше покраснела, а я не в силах больше смеяться лежал и старался не шевелиться. Голова снова разболелась не по-детски и мне стало не до смеха.
Валерий Петрович заметил, что мне поплохело и сказал:
— Рано Вам ещё активничать.
Затем велел медсестре по-быстрому тащить какие-то порошки, название которых он произнес на латыни. Соответственно, я не понял, чем он собрался меня пичкать.
На удивление, когда я проглотил непонятный серый порошок, запив его водой, уже минут через двадцать мне действительно полегчало. Боль отпустила, поэтому к завтраку я чувствовал себя огурцом. Правда, увидев, чем меня собрались кормить, я расстроился. Выхлебав жидкий бульончик, я спросил у графской дочки, которую, кстати, звали Татьяной:
— А еды на завтрак не будет?
На что она растерянным голосом произнесла:
— Это и есть еда.
— Милая, если когда-нибудь Вы захотите получить в свои ручки сердце мужчины, кормите его, не жалея. Иначе сбежит. — Менторским тоном произнес я, с интересом наблюдая за снова краснеющем лицом девчонки.
Что-то она слишком много смущается для неприступной и строгой дамы. Может быть, Прохор ошибся в её характеристике? Фиг его знает.
Пока я обдумывал эту мысль, в палату заглянул Прохор и прогудел:
— Там генерал приехал, сейчас к Вам придёт.
Не успел Прохор договорить, как Татьяна, ойкнув, подхватила поднос с тарелкой из-под бульона и исчезла.
Прохор, дождавшись, пока она покинет палату, подошёл поближе и прошептал:
— Генерал — очень строгий, и не любит, когда люди ниже его по положению разговаривают с ним, как с равным.
Сказав это, он как-то внимательно посмотрел мне в глаза, и кивнув головой, тоже ушёл.
Я после этого его высказывания задумался.
— По большому счету бояться мне нечего. Я в любой момент могу пожелать вернуться домой и исчезну из этого мира. Не хотелось бы так поступать, не попытавшись сделать здесь чего-нибудь значимого. Но возможность сбежать позволяет мне вести себя немного безрассудно. Будь по-другому, и я, наверное, постарался бы действовать поаккуратнее. Сейчас же я для себя решил забить на все условности и попытаться поговорить с генералом начистоту. Если он не дурак и захочет выслушать, то хорошо. Нет, значит, так тому и быть. Покручусь тут маленько, посмотрю на местную жизнь, да и вернусь домой. Но если генерал всё-таки меня выслушает и поверит, тогда можно будет такого наворотить, что немцы с австрийцами ещё столетие будут вздрагивать, надеясь, что на них не обратят внимание. В таких раздумьях я и дождался гостей.
В комнату вошла целая делегация во главе с доктором и сухощавым пожилым живчиком, одетым в отутюженную форму с большим белым крестом на шее, и золотым шитьем на погонах.
Вообще-то, нынешних генералов я себе представлял по-другому. Воображение рисовало пузатого важного гуся, увешанного орденами. А тут все скромно, даже в некоторой степени, аскетично.
Из-под генеральской фуражки на меня глядели глаза с хитринкой, умные, все понимающие. А голос, когда генерал заговорил, был спокойным и доброжелательным.
— Здравствуйте. Валерий Петрович рассказал мне о постигшем вас несчастье с потерей памяти. Вы не волнуйтесь, я обязательно поучаствую в вашей судьбе. Мы отыщем ваших родственников и выясним все о вашей прошлой жизни…
Генерал вещал, а я напряженно думал о том, как бы нам с ним остаться наедине и поговорить без свидетелей.
Ничего толкового в голову не лезло, поэтому я плюнул на эти размышления, и дождавшись в речи генерала небольшой паузы, произнес:
— Как бы нам с Вами поговорить тет-а-тет?
Народ, сопровождавший генерала, зашушукался, а сам он мимолетно нахмурившись, произнес:
— Нет ничего проще.
После этого он повернулся к сопровождению и негромко попросил:
— Господа, покиньте пожалуйста комнату.
Вроде бы и доброжелательно попросил, а народ, как ветром сдуло. Минута, и мы остались наедине.
Я помнил его пальцем подойти поближе и прошептал:
— Убедитесь пожалуйста, что нас никто не подслушивает под дверью и попросите, чтобы принесли мои вещи.
Генерал хитрым образом изогнул бровь, выказывая свое удивление. Тем не менее, без слов на цыпочках
