чем на этот раз отличилась его кровиночка, поведал о школах и лекарских домах под патронажем церкви.
Еремей выдохнул. Конечно, не следовало Дуне замахиваться на то, что обычно делали княгини, но у Марии Борисовны без этого полно дел.
Да и разве плохо наставлять деток и покровительствовать лекарям?
И кому, как не попам, приглядывать за этим?
Конечно, не по Дунькиному возрасту этим заниматься, но благое дело она затеяла! Молодец, егоза. А может, Мария Борисовна обиделась?
И тут князь прищурился и сказал, что Еремей ничего не понял. Внучка не одну-две школы открыть собирается и не один лекарский дом, а сотни, и по всему княжеству. За этим к бывшему владыке церкви обратилась, а он выслушал её и развел бурную деятельность.
И у князя один единственный вопрос: почему она к изгнаннику Феодосию обратилась, а не к нему, своему любимому и многоуважаемому князю?
Еремей в этот момент хотел сглотнуть, но в горле пересохло и он подавился. А обиженный князь продолжал вопрошать:
— Если Евдокия додумалась до того, какое значение имеет обучение отроков, а она додумалась, и об этом подробно расписала Феодосию, то почему отдала такой мощный инструмент воздействия в руки церкви?
Боярин постарался сделаться незаметным, но князь ткнул в него перстом:
— Не она ли ратовала за то, что в княжестве князь всему голова, а не попы?
Еремею нечего было ответить, а Иван Васильевич гневался: недобро щурился, играл желваками, губы кривил. И быть беде, но, видно, князь успел уже со всех сторон обдумать Дунин проступок, потому вдруг его лицо разгладилось, и он намного спокойнее добавил, что понимает её мотивы и видит положительные моменты в устроение школ и лекарских домов церковью.
Обалдевший от всего услышанного Еремей бросился благодарить князя, но тот добавил, что теперь враги Феодосия стали и её врагами.
И вот тут дьяку всё-таки сильно поплохело.
Если Феодосия в своё время заставили сложить с себя владычество, то Дуньку сотрут в порошок! И не потому, что посчитают опасной. Она кто? Мошка! Назойливая, но мошка. Да и идея уже была озвучена, услышана теми, кому надо, и подхвачена, но, чтобы другим не повадно было, сотрут и по ветру развеют дуреху!
Князь дал время ужаснуться Еремею и подумать, где и как дьяк сможет спрятать внучку, а потом предложил отправить её в Новгород.
Он сказал, что у боярыни Кошкиной будет поручение отвезти подарки новгородскому князю Михаилу Олельковичу и заодно удостовериться, что посадники действительно подписали с Великим Литовско-польским князем Казимиром договор о том, что Новгород идёт под его руку и отныне они вместе будут противостоять Москве.
— Как подписали? — изумился Еремей, позабыв даже о внучке. — Не можно это! То русские земли! — выкрикнул Доронин, грозя кулаком, но тут же постарался взять себя в руки.
Однако новость была для него слишком ошеломляющей, и думный дьяк растерянно произнес:
— Казимир же с твоим отцом заключил вечный мир! Мы ж границы по тому договору сколько лет блюдём, веря, что он не влезет в наши дела с Новгородом!
Иван Васильевич лишь криво усмехнулся и Еремею оставалось только дивиться, как мало стоит слово Великого князя Литовско-польского. Дунька обязательно пошутила бы, что Казимир настоящий хозяин своего слова: когда хочет — даёт, когда хочет — забирает.
Весь в сомнениях возвращался домой Еремей. А теперь сидел, думая, как сказать невестке, что их Дунька вляпалась в неприятности, и надо бы ей побыть подалее от Москвы и попов… или лучше сказать, что ей поручено важное дело и пусть гордится этим?
Милослава всем разболтает, что князь высоко ценит её дочь и благоволит ей.
Пусть всем трещит, что князь видит в Евдокии опору сыну и княжеству!
Женщины раздуют эту тему до невиданных объёмов, и может, недруги лишний раз подумают, прежде чем связываться с Дорониными?
Беспокойство приотпустило Еремея и он благосклоннее посмотрел на Милославу.
— Вот, значит, — многозначительно повторил он, — посылают нашу Дуню с Кошкиной, чтобы они вручили дары младшему Олельковичу от нашего князя, и Дуня привыкала… — Еремей запнулся, не сообразив, к чему внучке надо привыкать. Думал сказать, чтоб привыкала с князьями общаться, но это не про неё. Боярин нахмурил брови и со значением повторил:
— … привыкала, значит.
— Привыкала? — насторожилась боярыня. — К чему? К поездкам? Неужто ей уготовано как мужу моему мотаться по городам и княжествам? — воскликнула боярыня, готовясь по-бабьи завыть.
Еремей не ожидал, что невестка вывернет всё на свой лад. Глупая курица! Всё бы ей на насесте сидеть, да цыплят беречь! Дочь у неё другого полёта птичка, а невдомёк ей!..
— Ты не рада, что ль? Дуньку к делу государственной важности приспособили, честь оказали, а ты квохчешь...
— Чего ж мне радоваться? Или думаешь, я не знаю, что князь войной идёт на Новгород?
— Когда он ещё туда доберется, — мрачно буркнул Еремей, удивляясь осведомленности невестки и мысленно переименовывая её в гусыню.
Вот отойдет он сердцем и вернет ей именование лебедушки, а сейчас будет уткой! Это ж надо: князь ещё Думу не собирал по этому поводу, а народ уже всё знает и решил.
Милослава сердито смотрела на свекра. Ей не нравилось, что он спокоен и даже доволен. Неужели боярин не понимает, что Дуняшку нельзя оставлять без пригляда? Она обязательно наворотит дел, а если удержится, то обязательно ляпнет такое, что дела сами наворотятся.
Или батюшка Еремей забыл о внучкином выступлении перед купчихами в монастырской лавке, когда туда привезли «райские яблочки»? Не постеснялась ведь на лавку залезть и ораторствовать по всем правилам риторики!
Потом по всему городу женщины готовили сладости, соперничали в выборе лучших и открыли на торгу свой сладкий ряд. Вроде бы ничего необычного, но Дунька умудрилась заработать на всей этой суете и втянуть в судейство ближних боярынь княгини.
А чего стоит недавний тайный новостной листок от кота-Говоруна? Всего-то Машин Пушок поорал немного во дворе, не давая спать всей улице, а
