Тот толкнул пятками бока коня и тряской рысью въехал в ворота. Лагерь, вмещавший три легиона, был огромен. Ровные ряды выбеленных солнцем палаток, казалось, тянулись до самого горизонта. Неотличимые друг от друга, они создавали иллюзию бесконечности.
Лагерь количеством обитателей и их поведением походил на муравейник. Легионеры в светло-серых рабочих туниках деловито сновали взад-вперед, занимаясь обычными повседневными делами: таскали воду, разжигали очаги для приготовления пищи. Всадник обогнал когорту, вооруженную кирками и лопатами, марширующую в сторону десятинных ворот[103]. Легионеры направлялись на строительство новой дороги из расположенного неподалеку города Делий в Танагру: Сулла не допускал праздности солдат и придумывал для них какую-нибудь стройку, даже когда она была не особенно нужна. Строителей сопровождала центурия охранения в доспехах и с оружием.
В дальней части лагеря и снаружи, за десятинными воротами, слышались отрывистые окрики, стук деревянных мечей и топот сотен ног: центурионы гоняли вчерашних новобранцев. Те числились в молодых весьма условно, поскольку успели побывать не в одном бою, ведь Сулла не получал подкреплений с момента переправы в Грецию. Однако в сравнении с некоторыми ветеранами, освобождаемыми от обязательных упражнений, с легионеров, вставших под Орла только в прошлом году, ежедневно сходило по семь потов в марш-бросках с полной выкладкой и учебных боях. Это еще не считая общественных работ.
Еще сильнее префекты вспомогательных когорт гоняли своих подопечных, набранных в Македонии и Фракии. Фракийцы имели репутацию хороших бойцов, но их понятия о дисциплине не слишком согласовались с требованиями римских командиров, так что палки центурионов без дела не залеживались.
Всадник спешился у претория[104], не глядя кинул поводья одному из часовых и отдал честь трибуну.
— Они приближаются!
— Чего ты орешь, — поморщился трибун, однако кивнул и скрылся внутри огромной палатки.
Всадник не успел сосчитать до двадцати, как трибун вышел наружу вместе с немолодым человеком, облаченным в дорогие доспехи, застегивающим на плечах пурпурный полудамент[105].
Черты лица Суллы бросались в глаза своей чистопородной "правильностью": прямой нос, тяжелый волевой подбородок, суровая складка меж бровей. Истинный римлянин. И сейчас, и прежде, Луций Корнелий имел оглушительный успех в женском обществе. Однако в последние годы любовь к нему прекрасного пола объяснялась вовсе не внешностью, давно уже потерявшей былую привлекательность, а, скорее, высочайшим положением главы консерваторов и его ледяным обаянием, развитым в молодые годы, когда Сулла якшался с актерами и мимами.
Кому другому пронзительные голубые глаза, пожалуй, добавили бы красоты, но только не Сулле, на бледном рыхлом лице которого, они смотрелись слишком блекло. Кожа, когда-то равномерно бледная, с годами покрылась уродующими красноватыми пятнами. Светло-рыжая шевелюра изрядно поредела с возрастом, хотя богам было угодно и в старости избавить Луция Корнелия даже от намеков на лысину.
Сулле подвели коня, один из подбежавших солдат, присел на колено, послушно подставив спину. Усевшись верхом, пятидесятидвухлетний полководец принял из рук трибуна позолоченный шлем, украшенный пышным султаном из крашенных в алый цвет страусовых перьев.
У претория собрались легаты и множество солдат. Сулла огляделся по сторонам, словно ища кого-то, и обратился к трибуну:
— Клавдий, быстро позови Марка.
— Уже послал за ним.
— Хорошо. Мурена, ты здесь?
— Здесь, командир.
— Ты готов?
— Так точно, первая когорта Счастливого построена у Преторианских ворот.
— Не слишком ли мало? — поинтересовался легат Гортензий.
— Сколько их? — спросил Сулла у вестника.
— Тысяча.
— Вот видишь, Луций, все как он и обещал. Оттого, что мы выйдем навстречу меньшим числом, его унижение меньше не станет. Нам ли бояться этого болотного сидельца? После Орхомена-то.
Подошел, вернее, подбежал квестор, ему так же подвели коня.
— Марк, ты заставляешь себя ждать.
— Не повторится, — квестор покраснел, как мальчишка, хотя таковым уже не был, получив квестуру в положенные по закону тридцать лет.
Собравшиеся у претория легионеры возбужденно загомонили: из лагерного святилища торжественно вынесли Орла Первого Счастливого легиона[106], наиболее боеспособного из войск Суллы. Командир легиона, Луций Лициний Мурена, лично принял обвитое красными лентами древко из рук знаменосца-аквилифера, пока тот садился верхом, и поднял Орла над головой высоко, как только мог. По рядам легионеров прокатилась волна восторженного рева:
— Император[107]! Император!
Сулла пустил коня шагом, свита последовала за своим полководцем, а вокруг, во все стороны, растекалась многоголосая река солдатского ликования.
— Красиво, словно на триумф собрались, — заметил Сулла, из-под приложенной козырьком ладони рассматривая приближающуюся голову колонны понтийских всадников.
— Ты ожидал, что они будут все в болотной тине, Корнелий? — поинтересовался Мурена.
Гортензий хохотнул.
Пышная кавалькада была расцвечена золочеными знаменами Эвпатора. Всадники, едва помещаясь по восемь в ряд на узкой дороге, ведущей из Фив в захолустный Делий, известный прежде лишь древним святилища Аполлона, приближались неспешной рысью. Позади отряда из двадцати телохранителей, на высоком сером жеребце ехал человек в черненом, украшенном золотой чеканкой мускульном панцире и таких же поножах. На голове его красовался белоснежным волосяным гребнем аттический шлем старого типа, из тех, что активно использовались лет двести назад. Телохранители имели шлемы попроще, беотийские с довольно широкими, как у шляпы, полями, согнутыми в складки, и конскими хвостами на макушке. Доспехи их так же не отличались роскошеством, но и не бросались в глаза бедностью, ибо свита полководца должна производить впечатление в любой ситуации, даже когда она сопровождает его, неоднократно битого, на встречу с победоносным противником.
Сулла, глаза которого с возрастом приобрели дальнозоркость, в ущерб ближнему зрению, еще издали смог разглядеть лицо своего врага, мелькающее за спинами телохранителей, и по его выражению заранее пытался предугадать мысли и намерения Архелая.
Митридатов стратег, главнокомандующий всеми царскими силами в Греции изо всех сил старался выглядеть спокойным, как скала, но взгляд его, скользящий по стройным шеренгам легионеров, выдавал немалое внутреннее напряжение.
