до полной тьмы. Сел у изголовья, и тяжело вздохнул.
— Отвратно выглядите, ваше высокопревосходительство, — заявил господин Пестянов. — Раны все еще беспокоят?
— Не особо, — фыркнул я. — Сказать по правде, в кои-то веки мне покойно здесь. Отдыхаю. Душой и телом.
— А поезжайте ка лучше в Крым. Там чудо, как хорошо летом. Ну ее, эту службу.
— Да я собственно и не собирался… — непонятно от чего принялся оправдываться я. — Хватит. Отслужил свое.
— Вот и хорошо, Герман Густавович. Вот и славно, — расслабился Варешка. — Душегубец-то ваш, не далее чем за неделю до покушения из жандармерии был выпущен. Не нашла охранка в его деятельности состава преступления.
— Разве такое бывает? — удивился я, начиная догадываться, куда клонит мой надежный супер сыщик.
— Как видите, дорогой мой Герман Густавович. — Я, признаться, и сам в некотором ошеломлении. А еще, злодея кто-то предупредил. Бомба-то с часовым механизмом была, и нужно было точно ведать, когда именно вы изволили к Университетскому подъезду прибыть.
— Как же это могли сделать?
— Телефон, — лаконично пояснил сыщик. — Вы сами выпустили джина из лампы, ваше высокопревосходительство. Ближайший к месту событий аппарат в особняке графа Ильина расположен. Так там незадолго до взрыва сообщение приняли, и сигнал нужный подали. А сам граф в ведомстве князя Владимира служит…
— Вот как? — даже растерялся я. — Это что же выходит…
— Выходит, что вас испугались, Герман Густавович, — прошептал Пестянов. — Слишком много власти у вас было. В народе болтают, к вам и члены императорской фамилии за дозволениями что-либо предпринять ездят.
— Не было такого, — твердо возразил я. — Наговаривают.
— И что с того? Вы вот здесь ныне лежите, от ранений оправляетесь. И это хорошо. И не спешите снова в битву кидаться. Отдыхайте пока. А то и в отставку проситесь. Чай жалование вам и не к чему. Своих средств на две жизни хватит.
— Да я собственно, так и хочу… Ладно. Что все обо мне да обо мне. Сами вы как? Как жена? Как дети?
Поговорили о житейских делах, да и все на этом. Совета мне от Пестянова не нужно было. Я, честно говоря, и собственное расследование не хотел затевать. Промелькнула такая мысль, но отмел ее в Ад в тот же миг. Будто бы я сам не догадывался, откуда вдруг взялся бомбист. Помнится, меня и конвойные стращали злобными террористами, но, учитывая жесткий контроль всевозможных бунтовщиков и революционеров, который создал князь Владимир, верилось мне в страшилки с большущим трудом. Если уж сотрудники охранки могли организовать наблюдение за мной на всем протяжении пути от столицы до Томска, то уж присмотреть за возможными террористами сам Бог велел.
А это значит что? Это значит, что без попустительства СБИ, никаких революционеров ко мне и близко бы не подпустили. Казачий конвой — это конечно хорошо, но телохранители из них никакущие. Так. Статусное сопровождение, и успокоение тревог. Не более того.
И первым звоночком что что-то затевается, для меня стал тот факт, что на поминальной трапезе ни один из великих князей не попенял мне за смелые, или даже — крамольные, слова на том памятном Совете Министров. Остальные-то сбегали, отчитались, отмели от себя подозрения в причастности. Только мы с Рейтерном уперлись. Да мне, признаться, и мысли не пришло куда-то бежать, и на соратников кляузничать.
А Романовы, выходит, запомнили. Да и нарисовали для меня «черную метку». И князь Владимир все организовал. Рассчитались со мной за многолетнюю верную службу на благо Отечества.
Я, по их замыслам, скорее всего и выжить-то не должен был. Коли бомба бы по-умному была сделана, а не так, дилетантски, просто взрывчатка в деревянном ларце, так не сносить бы мне головы. А вот в вероятность «добития» здесь, в медицинском учреждении, совсем не верилось. Хотя, чего проще? Сделали укол ядом. Я-то и знать не знаю, какие снадобья для меня готовят. И все. «Не смотря на все усилия ведущих медицинских светил Империи, вице-канцлеру графу Лерхе стало хуже. Будущим же днем, не приходя в сознание, первый министр гражданского правления представился».
Но, нет. Им довольно и того, что здоровье мое к службе теперь не располагает. Чтоб в этом убедиться, они и дежурства у моего тела организовали. И справлялись чуть не ежечасно. Думается мне, именно так все и было. Все. Списан.
Следующим же утром, не смотря на то, что руки были еще слабы, и с трудом могли удержать перо, я надиктовал приглашенному писарю прошение об отставке. И тут же, в присутствии лечащего врача, его подписал. На том история графа Лерхе, реформатора и соратника Великого Государя Николая Второго, и закончилась.
Единственное что еще…
В мае доктора разрешили, наконец, перевезти меня домой. На Фонтанку, в старый генеральский особняк. Я еще ходить не мог, так казаки меня на руках в экипаж перенесли. А потом и в собственную спальню доставили. Велел Наде выдать славным сибирским воинам по червонцу. Подозревал, что вижусь с ними в последний раз — более-то мне, на государевой службе не пребывающему, конвой не положен был. Да и к чему? Для бомбистов я ныне не интересен.
И вот дома, наблюдая за возней детей, и испытывая неподдельное счастье, меня озарило.
Все эти двенадцать лет, чуть не ежедневно, я задавался вопросом — для чего же Господь сподобился выдернуть мою грешную душу из Ада, и вселил в тело бедняги Герочки? Разное себе выдумывал. Отрабатывал прошлой жизни пренебрежение к интересам Державы. Дороги строил железные и промышленность развивал. Реформы вводил, чтоб простым людям с России жилось хоть немножечко лучше. Жилы рвал. Прошлые грехи делом хотел отмолить. Только все это суета. Не интересны Ему судьбы государств и стран. Нет Ему дела до копошения «муравьев» у ног.
А все куда проще. Душа! Спокойная, полноценная, счастливая даже если хотите. Вот она — высшая цель Бога! Вот к чему Он нас подталкивает, или, вот как меня — пинками загоняет. Мне, чтоб придти к этому открытию, пришлось многое пережить. Почти погибнуть даже. Но ведь можно
