О чем вообще может думать человек вдруг очутившийся посреди океана, когда до ближайшего берега сотни миль и ближайшая земля в десятке километров под тобой… В этом положении – только о чуде.
Шанс, единственный шанс, все-таки имелся… Эти чертовы русские!
Связывать его никому в голову не пришло. Его отвели в какое-то большое помещение, напоминавшее кают-компанию на хорошем корабле и подвесили в центре. Русские висели вокруг – снизу и сверху и без ненависти, а скорее с любопытством смотрели на пленника. Только взгляд одного казался недобрым.
Князь и впрямь смотрел на находку со злым прищуром. Под этим взглядом американец ёжился, но не терялся. Ощущение, что он гражданин великой страны поддерживало его.
– Вот уже у нас и тараканы завелись, – сказал Гагарин. – Обживаемся, значит…
Профессор ехидничать не стал – видел, что гостю не по себе и вполне добродушно спросил.
– Как вас зовут, юноша?
– Том. Том Порридж.
– Англичанин? – несколько удивился профессор.
– Нет. Американец, – гордо ответил гость.
– Ага. Конечно… Ничего нам рассказать не хотите?
Американец хотел спросить, что имеет в виду профессор, но князь, почувствовав, что допрос превращается в собеседование, гаркнул.
– Имя? Звание? Задание?
Американец попытался вытянуться, но ничего у него нее получилось.
– Том Порридж. Техник Седьмой бригады морской пехоты САСШ. Задание – отомстить за гибель Нью-Йорка!
Он сказал это и замер. Точнее вытянувшись по стойке «смирно» завертелся по каюте, став похожим на поплавок.
– Гибель? – озадаченно переспросил профессор. – Ну это уже слишком… Стоит ведь Нью-Йорк. Ничего ему не сделалось.
Голос Владимир Валентиновича выдал обиду. Попасть по городу аккуратно на том витке было трудно, но он постарался. И ведь попал! Точно попал!
Пока профессор переживал обиду, князь сообразил, что спрашивать этого молодчика вообщем-то не о чем. Ничего он не знает.
– Ладно – махнул рукой князь. – Скажите лучше кем его теперь числить прикажите? Пленным?
– Ну, какой он вам пленный. У нас, что война с Америкой? – возразил профессор.
– Война не война, но боестолкновение имело место.
– Ну уж если вы, князь, такой законник, то давайте по писанному. Оружие при нём было?
Князь усмехнулся с нескрываемым превосходством. Оружием в космосе пока обладали только русские, не смотря на цвет их политических убеждений.
– Ну, если только ногти, – уничижительно ответил он.
– Ну тогда все очевидно.
Профессор начал загибать пальцы.
– Военной формы нет. Захвачен на поле боя без оружия в руках. Нонкомбатант. Женевская конвенция прямо говорит о его статусе.
– Ну и что? – раздраженно сказал князь, – что говорит Женевская конвенция о его статусе?
Американский гость удивлённо смотрел на профессора, а тот откровенно потешался. Ситуация и впрямь была нелепой. Тут люди жизнями рискуют ради Империи, а этот из-за двух домов мстить прилетел. Нелепость! Поди, пойми этих американцев. Ни людей, ни денег не пожалели! Это бы все да большевикам на голову!
– Считайте его туристом. Или корреспондентом газеты…
– Не понял.
– Ставьте нашего американского коллегу на довольствие, научите пользоваться уборной. Нам еще через него с Президентом САСШ разговаривать.
– Это что, заложник? – брезгливо спросил князь.
– Я же сказал – коллега. Бог даст, мы еще в едином строю большевиков колотить станем…
Год 1930. Июнь
Воздушное пространство над Чёрным морем
… То, что у захвативших станцию беляков имелись помощники на Земле, никто под сомнение не ставил. Сколь не мало их там было, а без еды, кислорода и самое главное связи с сообщниками они существовать не могли. Поэтому едва стали ясны намерения врагов, как ОГПУ послал на поиски опорных баз врагов боевые цеппелин-платформы.
Цеппелин-платформа «Парижская Коммуна» плыла на высоте трех километров, и оттуда все видно было как на ладони – солнце, берег, море.
Евгений Иванович Битюг, командир платформы посмотрел на воду, да и отошел от греха подальше – уж очень хотелось плюнуть вниз, а это никогда хорошо не заканчивалось – такая уж это была скверная примета. Только что душе до примет? Хочется, хочется плеваться от такой жизни.
Платформа барражировала в этом районе четвертые сутки, неся круглосуточное дежурство – день и ночь сменялись наблюдатели, день и ночь самые зоркие красноармейцы искали стартовую площадку белых, находившуюся где-то в этих местах.
«Кто бы сказал десять лет назад, где с беляками придется схватиться – не поверил бы» – подумал Евгений Иванович, – «И главное на чем!» Последнее было ещё более удивительным. Огневой мощью платформа, считай что и не обладала. Из положенной по уставу двадцатки, имелось там только три самолета. Все остальное место занимали гражданские специалисты со своим оборудованием. Правда, гражданским они были условно – задачи гражданские мозги решали чисто военные, для чего половину взлетной палубы техники заставили аппаратурой да проволокой опутали. Ради всего этого пришлось изуродовать посадочную палубу. Там поставили огромный, нечеловеческой длинны, узкий медный рупор, и заплели все вокруг медной же проволокой.
Выглядело это уродливо, зато перспективы обещало сказочные.
Он продолжал рассматривать это медное приобретение, сделанное дирижаблем, как мимо почти пробежал, традиционно придерживая шляпу, товарищ Кажинский. Рукой краском его ухватить не успел и только крикнул вслед.
– Бернард Бернардович! Что случилось?
– Готовность! – на бегу крикнул изобретатель. Шляпу с его головы сорвало, но он не стал догонять – не до того. Где-то рядом взвыла сирена, расставив все по местам.
Не унижаясь до бега, но с разумной поспешностью, командир цеппелин-платформы Битюг добрался до командной рубки. Его встретили донесением:
– Наблюдателями отмечена характерная вспышка в районе Болгарского берега. Объявлена готовность.
– Хорошо. Командование принял.
В застекленной со всех сторон рубке зазуммерил телефон.
– Слушаю.
Знакомый голос.
– Евгений Иванович! Это Кажинский. Мы начинаем. Направо немного поверните, пожалуйста.
Битюг вздохнул. Беда с этими штатскими. «Направо», «немного»…
– Хорошо товарищ Кажинский поверну. Только вы уж лучше дайте трубку летнабу.
Летчик– наблюдатель повел себя как надо – толково доложил что, куда и на сколько нужно развернуть платформу.
Они не успели закончить маневр, как первый помощник крикнул.
– Вон он!
Облака, там куда он указывал разорвались и в прореху впрыгнуло и зависло металлическое яйцо. Вот они – беляки! Не блестящее пасхальное яичко, а сизый кусок металла даже на первый взгляд крепкий и побывавший и в воде и в огне.
На нижней палубе забегали. Загремел из жестяного рупора голос товарища Кажинского раздававшего указания. Через секунду его голос уже лез в рубку из телефонной мембраны.
– Ближе, ближе! Поворачивай! Быстрее!
Но куда там! Не мог солидный многотонный дирижабль тягаться в скорости с чудным яйцом. Верткое как муха, оно рявкнуло двигателем, и ослепительное пламя подняло его наверх.
Чувствуя, что не успевает, командир дирижабля загремел в ответ с морскими переливами:
– Крути машину, изобретатель…… Крути, ежа тебе в подмышку!
Внизу что-то затрещало, потом заорали люди. Со скипом развернулся к яйцу медный рупор. Там тоже спешили, не зная, что у белогвардейцев на уме. Каждому ясно было, что вспорхнет яйцо в любой момент – и нет его, и спасибо нужно будет сказать, если не сожжет их своим пламенем.
Внизу взревел аэропланный мотор, но заглушая его совсем рядом простучала пулеметная очередь.
Счетверенный пулемет ударил по беглецу. Правильно ударил, с упреждением, только вот не знал никто, что у этого аппарата есть задний ход. Пилот там, едва увидев вспышки, уронил аппарат метров на двадцать, и пока пулеметчик менял прицел, успел свечой уйти в небо.
Шум, словно ножом срезало. Стало слышно, как внизу Бернард Бернардович то ли сердито распекает кого-то, то ли рвет волоса на голове. То, что случилось, его явно не устраивало, а у товарища Битюга на этот счет имелось собственное, отличное от бернардовского мнение.
«Не до нас ему, – со странным облегчением подумал Евгений Иванович. – Пожалел…»
Год 1930. Июнь
СССР. Москва
…Ягода косился на Артузова, но молчал. Конечно, у каждого имелись свои секреты, но раз Менжинский после коллегии пригласил остаться обоих, то, верно, в этом есть смысл. Однако любопытство все же покусывало Генриха Григорьевича.
– Начнем с вас, товарищ Ягода. Как успехи, Генрих Григорьевич?
– Определенные есть, Вячеслав Рудольфович. Нам удалось идентифицировать профессора. Теперь мы знаем кого ищем.
Менжинский поднял брови.
– И кого же?
– Это Профессор Московского университета Владимир Валентинович Кравченко. Изобретатель. Столбовой дворянин.
