– Был бы я не в Устюге, взял бы тебя в дети боярские, – хмыкнул воевода. – А у нас, сам знаешь, земли черные, мужики свободные. Погоди-ка, – спохватился Нагой. – Ты ж у Мезецкого в сотниках служишь? А чего мне пулю льешь – в стрельцы, мол, нельзя?
– Так, сотник сотнику рознь, – усмехнулся Еропкин, вспоминая, как рад был, когда взяли его в Рыбнинской слободе в простые стрельцы…
– Хочешь сказать, что у Мезецкого служить все равно что у царя? – недоверчиво протянул воевода и стал снимать саблю. – Ну, что ж тут с тобой делать…
К тому времени, пока последний из выборщиков прошел под сводами надвратной церкви, Никита проклял и службу свою, и Леонтия Силыча, поставившего его начальствовать над караулом… Зато не случилось ни драки, ни свары. Костромитинов знал, кого ставить старши́м!
Народу собралось меньше, чем рассчитывали, но изрядно. От обителей не меньше семидесяти старцев, в числе коих три архимандрита, десять игуменов, не считая строителей. От черных крестьян собралась едва ли не сотня. От посадского населения выборщики наличествовали. Немало собралось дворянства, с десяток воевод. Но не было ни одного епископа, не говоря уж об архиепископах или митрополитах. Опять же, из людей родовитых, кроме самого Мезецкого да Одоевского, Собор не почтили ни другие Рюриковичи, ни Гедиминовичи.
После молитвы разместились соответственно чинам и званиям – спереди, на скамейках с перекидными спинками, духовные особы и знатные люди из числа воевод, столбовых дворян и детей боярских. (Князь Одоевский и Михайло Нагой потребовали было особых мест, но пристыженные настоятелем утихли.) За ними, на простых лавках, купечество и «черные» крестьяне[30]. Мезецкий и игумен Кирилло-Белозерского монастыря сидели в креслицах, лицом к выборщикам. Сбоку, за высоким аналоем, пристроился инок, которому было велено записывать все, что будет происходить, и то, о чем будет сказано.
Данила Иванович полночи не спал – сочинял в уме речь. Теперь, как до дела дошло – позабыл все слова! Тушуясь, князь встал, снял шапку и поклонился:
– Не буду я долго говорить. Нет нынче царя на Руси, а без царя и порядка нет! Кого на царство избирать будем?
Народ помалкивал. Сидели, переглядываясь в ожидании, кто же начнет первым.
– Так и будем бороды жевать? – не выдержал князь.
– А что говорить-то, князь Данила? – поднял глаза отец Гервасий, настоятель Спасо-Каменного монастыря. – Опасаемся мы – можем ли за весь русский народ говорить? Нас тут собралось-то всего ничего… Я гляжу, от думы Боярской никого нет.
– Мало бояр на Руси осталось. Мстиславского, князя Федора, в нонешнем январе зарубили. Воротынского разбойники на самой Москве зарезали. Шереметева с Романовым ляхи под самой Троице-Сергиевой лаврой убили, Голицыны братья – в плену польском. А остальные, бояре да окольничие, кого на свете нет, а те, кто жив, навроде Мосальского да Салтыковых – те теперь королю Сигизмунду служат. А Боярская дума не дума теперь, а сеймик.
– Ну, ладно, бояр нету, – встал Лев Истомин. – Так к нам даже от Троице-Сергиевой лавры и от Соловецкой обители никого не явилось!
– Ты, Лев Глебыч, неправильно речешь. Есть тут и от обители Троицкой, и от Соловецкого монастыря, – раздался усталый голос, и взгляды присутствующих остановились на усталом старце в видавшей виды рясе и клобуке, из-под которого выбивались седые пряди.
– Чей-то, неправильно? – удивился воевода. – А ты сам-то кто будешь? Откуда меня по отечеству знаешь?
– Знаю, бо у князя Пожарского ты в войске служил. Аз есмь смиренный брат Авраамий, – приподнялся монах, склоняя голову. – Был келарем Троицы, а ныне прибрел к вам из обители Соловецкой, от старцев тамошних. Стало быть, два голоса у меня – от Лавры и от Соловков! А еще – поморы да стрельцы колмогорские и каргопольские поручили мне за себя в выборах быть. Считай, все Поморье тут…
– Отче Авраамий, – поклонился до земли воевода. – Не чаял, что жив ты…
– Иди сюда, отче, – позвал Даниила Иванович, обрадованный появлению старца.
– Да я уж тут как-нибудь, – улыбнулся старец. – Пригрелся, место себе обмял. Коли засну, не так стыдно будет…
– Что же ты, брат, ко мне-то вначале не зашел? – с обидой спросил настоятель Кирилло-Белозерского монастыря.
– Прости, отче, – повинился Авраамий Палицын. – Только утром пришел. Привратник сказал, что ты службу правишь, так я и мешать не стал, а утреню стоять уже и сил не было. Брат меня в трапезную отвел. Я пришел да задремал малость. Дорога-то дальняя, а мне уж годков-то изрядно…
– Отец Авраамий, как там, в обители Соловецкой? – спросил воевода Истомин.
– А что в обители? Стоит, – пожал плечами старец. – Свеев выбили. Теперь вот надобно англичан из Колмогор вышибить да пепелище Архангельского городка очистить. Я-то думал, пока бреду, так царя-то уже и изберут. Хотел государя попросить, чтобы войском помог.
Многие не поняли – пошутил келарь, не то взаправду решил, что новый царь в одночасье даст войско, что пойдет да выкинет захватчиков с Беломорья…
– Подожди, отец Авраамий, – подал голос кто-то из черносошных крестьян. – Ты-то как мыслишь? Кого в цари-то звать?
– Об этом у князя Данилы Иваныча спросите. Ежели князь Мезецкий Собор созвал, он и должен сказать – кого в цари звать. Его слово первое.
– Верно… – зашелестело по рядам…
– Думал, будем мы Михайла, сына Федорова, Романова в цари выкликать, – сообщил князь Мезецкий. – За него дядька родной – боярин Иван Никитыч Романов да свояк боярин Федор Шереметев поручиться хотели. Ну а коль они поручиться не могут, так, стало быть, я за него свой голос подаю.
– Вот и ладно, – кивнул Авраамий. – Одно имя названо – Михайло Федорович, сын Романов.
– Как, православные? Будете за Михайла голоса отдавать? – спросил Мезецкий.
– Ты, князь-батюшка, погоди, – поднялся с места дородный мужичина, судя по богатой шубе из песца и лисьей шапке – купец. Поклонившись – отдельно князю Мезецкому, отдельно – честному народу, сказал: – Тут ведь обмозговать надобно. Мы ить неделю ехали, неделю ждали. Чего ить спешить-то? Мы ить энтого Михайлу в глаза не видели. Чего его ить в цари-то так сразу выкликать? Где сам-то Михайла?
Князь начал сердиться – какой-то купчина о сыне боярском расспрашивать будет? Он уже собрался облаять наглеца, но встрял Авраамий Палицын.
– Не серчай, князь, а прав купец-то… Уж коли ты запоручиться решил за Романова-младшего, так скажи, кто он таков да чем известен.
– Верно! Кто такой-то? – зашумел народ.
– Михайло Романов – сын митрополита Ростовского, владыки Филарета, что прежде патриархом был, – терпеливо сказал Мезецкий.
