— Ладно, пусть я штучка! — Ее нервы были слишком туго скручены, и она не знала, что делать со все еще бушующими в ней неизрасходованными остатками энергии и силы. Легче всего было выплеснуть их в гневе. — А кто же тогда, во имя Господа, ты? Да простит меня Святая Дева, Мол был прав. Что с тобой случилось, что ты мог рассиживать тут и выслушивать спокойно то, что они говорили тебе?
С кривой усмешкой Гилбер спросил:
— Уж не думаешь ли ты, что это было связано с тем, что их было четверо?
Бекка с силой хлопнула ладонями по коленям.
— Ты мне зубы не заговаривай! Ладно, их было четверо, и ты был бы идиотом, если б полез с ними в драку. Но чтобы не найти ни единого мужественного слова и не швырнуть им его в зубы? Ты слыхал Мола: он не вступился бы, если б ты свалил Корпа на землю. Я хочу знать правду!
— Ты хочешь… — Это был не вопрос, скорее утверждение.
— Да, хочу! Их было, как ты сказал, четверо, но из них трое ничего не знали о жизни в лесах, так что даже я услыхала их приближение.
Гилбер хмыкнул.
— Да, этот Сарджи мастер производить шум. Ему еще предстоит подучиться, иначе Мол…
— Гилбер Ливи!
Видно, он перестал находить в этой истории смешную сторону.
— Хорошо, Бекка. Ты ведь не дура. Ты знаешь, что я слышал их шаги. В любой другой день я взял бы свою винтовку, ушел бы в тень и встретил их на полпути. Мол единственный, с кем справиться нелегко, но я думаю, что одолел бы и его. Но не в этот день. Это шаббит. Я зажег свечи, налил вино и благословил их. Посмотри туда. — Он показал «на дерево, где лежали винтовка и ножи. — Быть внутри этого веревочного круга значит быть вне моей жизни в этот день мира и покоя. Если б я дотронулся до них, я потерял бы все, ради чего родился на свет. Я тебе уже говорил: я сын священника, и мир шаббита — моя нареченная.
— Да какие же священники учат такому?
— Священники Израиля.
— О Господи! — По спине Бекки прополз холодок ужаса, а ее глаза уставились на эту беззаконную тварь, вылезшую из древних легенд. — Ты — жид!
Благословен будь Бог Израиля, поставивший меня щитом жизни.
Первый шаббит, который Бекка провела с Гилбером Ливи, больше всего напоминал ей сидение на колючем кусте. После того, как она пережила первый кошмар, узнав, кто он такой, она все время настороженно следила за ним: не попытается ли он выкинуть один из своих безбожных фокусов, на которые его соплеменники большие мастера. То, что они пропутешествовали вместе уже более двух недель, теперь ничего не значило. Эта штуковина — шаббит — была для него священна, а Знание гласило, что евреи обладают силами, позволяющими им притворяться обыкновенными людьми, но только за исключением этого священного для них времени.
Разумеется, священного только для них!
Все происходящее доставляло ей неприятности. Во-первых, он дал костру почти что угаснуть, хотя сидел рядом с охапкой сухих сучьев. И только когда она увидела, что он и не думает подкормить пламя, она взяла эту обязанность на себя. Во-вторых, с ним чуть не приключился припадок, когда ее длинная юбка почти коснулась пламени одной из его приземистых свечей, и Бекка заявила, что этот огонь опасен и она его сейчас задует.
— Лучше ты смотри, куда идешь, — сказал он ей, сжав зубы до скрипа. — Свечи оставь в покое. — Видимо, шаббит запрещал ему заниматься всем, кроме соблюдения покоя. Однако лицо его вполне красноречиво говорило, что завтра Бекка поплатится своей шкурой, если сегодня не подчинится его требованиям. А она и без того была слишком сильно напугана, чтобы начинать спор.
Бекка попыталась возродить тот дух товарищества, который существовал между ними раньше, показав ему ее лесную добычу и предложив продолжить ее обучение. Он же ответил, что обучение — тоже работа, а работа — это то, чего его невеста шаббит терпеть не может. — Она хочет иметь меня всего, целиком, — усмехнулся Гилбер.
— Ну и пусть забирает! — проворчала Бекка.
О готовке еды этим вечером и речи быть не могло. Бекка не была близко знакома с его новой суженой, но шаббит сказала, что готовка — работа, а Гилбер не только сам не работал, но запретил это делать и Бекке. Он отобрал несколько принесенных ею из леса растений, которые можно было есть сырыми, и разделил их с Беккой, добавив к ним по крошечному кусочку твердого, как глина, хуторского хлеба. Была еще вода для питья, но совсем немного. Большую ее часть Бекка использовала, чтобы омыть избитое лицо Гилбера, а идти за новой он отказался.
— Завтра на закате, — пообещал он. — Через пустыню без воды не пойдешь. У меня в рюкзаке есть несколько пустых мехов, а к северо-востоку от нас я видел признаки, говорящие, что там есть вода.
— Мы что — целый день должны потерять? — взвизгнула Бекка.
— Это шаббит, — ответил он ей, и вопрос был исчерпан.
Может, невеста Гилбера и принесла ему покой, но Бекку она ввергла в полную тоску. Гилбер завернулся в свои одеяла и храпел, а она даже смежить глаз не могла от страха, что костер погаснет, а это страшное существо — шаббит — заявится сюда с новыми распоряжениями для Гилбера, например, чтоб он впал в яростное безумие, по-прежнему именуя это святым делом.
Следующий день начался серебристым восходом, подчеркнувшим красоту леса, но Бекка вылезла навстречу ему измотанной и полной ярости.
Ночь без сна не оставила ей никаких чувств, кроме гнева. В час раннего рассвета, промокшая от ледяной росы, Бекка смотрела, как он спит спокойным сном, — до тех пор, пока чувство зависти не переросло в туманящее зрение исступление. Теперь она ждала только его первого слова, которое бы вывело ее из себя, чтобы начисто срубить с плеч эту голову вместе с каштановыми волосами.
Но Гилбер не пожелал подставляться. Он проснулся, потянулся, убрал свою постель и начал распевать нечто, казавшееся Бекке набором бессмысленных звуков. Он все пел и пел; Бекка еще никогда не слыхала, чтоб он так долго занимался подобной чепухой. Потом вынул из рюкзака полоску белой ткани в палец шириной, украшенную голубой бахромой, и повесил ее себе на шею. Это деяние подвигло его на еще более громкое исполнение очередного кошачьего концерта, причем было очевидно, что он совершенно не думает о других людях, которые дико устали и очень хотели завтракать.
Завтрак. Его не было вовсе. Из вчерашнего лесного сбора остались лишь желуди да несколько древесных грибов, слишком жестких, чтобы их есть сырыми. Желуди же требовали специальной готовки, иначе их нельзя было есть, но инструкции, как их готовить, наверняка подпадали под понятие обучения, а это категорически запрещалось. Бекка полезла в мешок Гилбера, даже не испросив разрешения, молчаливо вызывая его на вспышку по поводу такого нахальства. А он раскачивался взад и вперед, распевая нечто, в чем ни один нормальный человек не усмотрел бы ни единого понятного слова, и не обращал на Бекку ни малейшего внимания.
«Ведет себя так, будто у него в объятиях настоящая новобрачная, — дивилась Бекка, глядя на выражение глубокой радости, все шире и шире разливавшееся по круглому лицу Гилбера, чем дольше он пел или читал что-то речитативом. — Он скрылся с ней и бросил меня одну». Эта мысль заставила ее ощутить свое полное ничтожество. Кусочек затхлого хлеба, который она взяла из рюкзака, казался ей еще менее съедобным, чем раньше, а она не осмеливалась снова подойти к мешку и порыться там.
В конце концов Гилбер временно кончил свои занятия и отправился в лес, не сказав Бекке ни слова. Волна злости накрыла ее с головой. Насколько она знала, колдовские песни, которые он бормотал, были жидовскими заклинаниями, имевшими целью заставить шаббит принять объемную телесную форму женщины. Сейчас он ушел, чтобы обрести свою невесту, а когда это свершится, он навсегда позабудет о Бекке.
Она очертя голову кинулась за ним, ибо была обессилена бессонницей и голодом, а потому и не вспомнила о ряде других обстоятельств, которые тоже требовали уединения. Бекка даже не подозревала, как далеко она сумела отправить свой здравый смысл, пока не услышала тонкого журчания жидкости, падающей на дубовую кору, и почти наткнулась на Гилбера, только-только закончившего свои дела.
— О Боже! — Бекка слишком поздно закрыла руками рот — эти слова уже успели вылететь. Но она просто не могла оторвать глаз от того, что сейчас было на виду. И оно было совершенно не похоже на те деревянные изображения, которые женщины использовали для обучения девушек там — в Праведном Пути.
— Ты! — Гилбер чуть было не задохся и быстро повернулся к ней спиной, лихорадочно натягивая штаны. На считанные секунды Бекке показалось, что она нашла магический ключ, с помощью которого можно прогнать всю эту гилберовскую чушь насчет шаббита, ибо он уже открывал рот, чтобы произнести самую сочную, самую яркую, самую яростную речь, которую когда-либо произносил мужчина. Однако он сделал глубокий вдох, медленно выдохнул воздух из легких, повторил это еще раз, а потом спокойно сказал:
