Владимир Свержин - Сын погибели

— Прибавил, — отозвался Лис. — Но извини, Капитан, куркулятор дома оставил. Скажи лучше сразу ответ.

— Три вещи, необходимые для всего, что живо: рождение в круге Аннуна, рост в круге Абреда и полнота в круге Гвинвид, ничто не существует вне этих трех вещей, кроме Бога, — опередил Камдила Гарри.

— Ибо все эти круги — и есть Бог, — завершил фразу Камдил.

— Насчет бреда это вы, конечно, хорошо загнули, но что-то я не понял — это вроде наши Навь, Явь и Правь?

— Примерно, но не идентично, — подтвердил Вальдар. — Знаменитая триада бардов: Абред — круг, где смерть сильнее жизни — наш мир, он же Явь. Гвинвид — круг, где жизнь сильнее смерти и все существующее рождено жизнью. Но он — не мир богов. Как и Аннун — не мир мертвых. Аннун — место перерождения.

— Мудрено, но круто.

— Смотрите, смотрите, — вдруг закричал Гарри, указывая вперед.

По ту сторону незримого предела на видневшемся сквозь туман гранитном выступе, свившись, лежали две змеи.

— Это шо еще за эмблема новобрачных?

— Погоди, — остановил Лиса напарник. — Федюня, это твои змеи?

— Да, — коротко сказал тот.

— Но как они там очутились?

— Проползли.

— А как же «не зверю лютому, ни птице»? — возмутился Лис. — Ну, типа редкий страус добежит до середины Днепра…

— Они не звери, не птицы и не рыбы. Они даже не гады ползучие, ибо можно изменить вид, но неизменна суть.

— То есть… — Лис настороженно ощупал воздух перед собой. Невидимая стена оставалась на месте. — Они туда-сюда могут, а мы никак?

— Никак.

— Почему?

— Потому что три дают одно.

— Убедительно, — хмыкнул Лис.

Гарри смотрел на Спасителя и сердце его колотилось, как бьет в минуты пожара тяжелый колокольный язык в набатный колокол.

«Три воедино, — думал он. — Три круга… Вот незадача».

В какой-то момент Гарри осознал, что вполне ясно видит, кого скрывают змеиные личины по ту сторону барьера: «И они дошли. Значит, не предали. Или соврал Кеннет? Нет, не соврал. Предали, но переродились — родились в Аннуне».

Голова его кружилась от напряжения. «Родились в Аннуне для того, чтобы открыть проход. Зачем его открывать? Зачем мы здесь? Зачем открывать этот чертов проход? Ну! Кто ответит, зачем? Федюня — здесь, вот он. Надо брать его в охапку и возвращаться в Уэльс. Хотя свита при нем большая. Неудачно мы с ними столкнулись, нос к носу: начни рубиться — кто еще живой выйдет. Нет, не о том я. Пришел Спаситель в эти горы не потому, что хотел, а потому, что вел его знак высшей мудрости, Божьего промысла. Тогда как же хватать? Все верно — догнал я его, когда должен был догнать. Он ждал меня. Но почему именно здесь? Или…»

Гарри ап Эдинвейн стиснул зубы, невольно прикусывая язык.

«Не может быть. Нет. Не может быть, должно быть какое-то другое объяснение».

Он вновь поглядел на бывших собратьев по нищенскому цеху, свернувшихся кольцами по ту сторону завесы.

«Третий — я? Нет, как же так? И нельзя — я принц! Тысячи людей ждут моего возвращения!» — в его памяти утопленниками всплыли неприятные воспоминания: поле битвы, стены лучников, отряды всадников, замершие друг напротив друга в ожидании приказа, загремела труба, пугая воронье; громыхнули воинские кличи… И тут, ощутив предательскую слабость, он поворотил коня. И погнал, не ведая, что творит, а только желая спастись, избежать ужасного. Конь рухнул, перескакивая через каменную изгородь, и в ближайшие годы Гарри пришлось оплакивать свое малодушие, волоча на убогой тележке одеревеневшие ноги.

«Я пришел сюда, чтоб переродиться в Аннуне, — четко и без эмоций понял Гарри. — Это моя судьба. Я должен пройти этим путем».

Он шагнул к преграде, сложил перед собой руки, точно раздвигая ее…

Все стоявшие рядом отпрянули в стороны от неожиданности: огромный черный змей с легкостью преодолел прозрачную стену, и спустя мгновение третье кольцо замкнуло круги бардовской триады.

— Теперь можно идти, — сдавленным голосом проговорил Федюня. — Туман сейчас рассеется. Ненадолго.

Он повернулся к спутникам:

— Возвращайтесь. Только те, кому надлежит оставаться со мной до конца, пойдут дальше.

По рядам воинов прокатился тихий гул.

— Вы и вы, — обратился Федюня к людям Гарри и тем, кто следовал с ним еще от Херсонеса, — возвращайтесь домой. Вы честно исполнили свой долг и ни в чем не будете знать недостатка до последнего вашего часа. Вы, — Сын погибели устремил пристальный взгляд на всадников, примкнувших к отряду после недавней стычки на лесной дороге, — тоже исполнили свой долг. Ваши мечи помогли нам в тяжелый час, и потому тоже уходите с миром. Скажите тому, кто послал вас, что он зря беспокоится. Принявший его присягу на верность не взыщет с него, не призовет к ответу. Вашему хозяину незачем пятнать имя свое убийством невиновного.

— Капитан, о чем это он?

— Насколько я могу понять, Лотарь Саксонский присягнул Бернару, надеясь, что тот поможет ему стать императором. Теперь, когда аббата Клерво со всех амвонов отлучили от Церкви, Лотарь решил, что будет лучше, если о присяге не узнают. А поскольку нашей подруге Никотее зачем-то вздумалось нас прикончить, Лотарь Саксонский пустил охотника на охотника, справедливо полагая, что рыцарь в такой тунике, как моя, скорее всего приведет его к Бернару.

— Да, Капитан… Я уж не знаю, кто тут большие монстры. Лотарь, Никотея и иже с ними, или вот эти. — Лис кивнул на каменный уступ, где, повторяя эмблему Федюниного медальона, сплелись в единое целое грозные аспиды. — Капитан, ты это видишь?

— Что? — Камдил развернулся и поглядел туда, куда указывал Лис.

Камень был пуст, змеи исчезли.

— Рожденные в Аннуне будут жить здесь вечно, — сказал Федюня. — Нам пора идти.

Крошечное плато, точно ласточкино гнездо, прилепившееся к отвесным скалам, нависало над шумящим в глубине ущелья потоком. Белая дымка заволакивала стремительно мчащуюся внизу Аару, а небольшой водопад, холодный, блестящий на солнце, сбрасывал воду с горной кручи прямо в рокочущие где-то внизу волны. Много веков назад, быть может, во времена Нерона, а может, и Диоклетиана, горстка христиан, гонимых и отверженных, нашла здесь убежище от злобных язычников, жаждущих предать смерти адептов истинной веры. Лучшего убежища нельзя было и придумать: обнаружить плато мог лишь тот, кто точно знал, что и где искать. Среди скал то по осыпи над рекой, а порою и по узкому гранитному карнизу, к тайному месту вела извилистая тропка. Со стороны казалось, что она скрывается в струях водопада, но тот лишь заслонял ее.

Трудно сказать, что произошло с обитателями укромной христианской общины. Спустились они вниз, когда перестали свирепствовать императорские ищейки, или умерли в свой час, и время сровняло их могилы… Но их небольшая молельня, крестом смотревшая в небеса, по-прежнему, как и века назад, возносилась над скалами четырьмя башенками. Сюда, в древний храм, принес Бернар священнейшую реликвию, равной которой нельзя было найти в христианском мире. Да только ли в христианском? Кто и где во всех концах земли мог сказать, что посредством этого совершенного воплощения милости Господней Всевышний слышит, как своими ушами, всякое моление и отвечает на него устами Предтечи.

Бернар смиренно убирал церковь, бережно стирая с позабытых когда-то ликов следы векового запустения. В ушах его до сих пор звучали слова ангела, в длани своей перенесшего его с вернейшими из верных в эту уединенную обитель: «Пастырем стад моих поставил я тебя, Бернар. Воинов твоих назначил стражами при них. Ты решил, будто не пастырь, но властитель стад — за то по делам и награда. Призови смирение в сердце, отринь иную волю, кроме моей. И придут владыки земные не к властителю сильному, но доброму пастырю. Умягчатся сердца их, и прозрение отверзнет очи, тьмой занавешенные».

Бернар с удовольствием поглядел на грубое, но тщательно отмытое изваяние святого. У ног его был установлен древний бронзовый котел. В первый день, когда Бернар, Гуго де Пайен, Тибо Шампанский и еще восемь рыцарей с алыми крестами пришли в этот храм, валявшийся в пыли котел немало удивил их: что бы делать ему в церкви. Котел перевернули и хотели вынести во двор, но он оказался неподъемным — десятерым сильным мужчинам не удалось сдвинуть его с места. Каково же было удивление рыцарей и самого Бернара, когда вдруг сам собою котел наполнился ароматной похлебкой.

— Чудо, — осеняя себя крестным знамением, прошептал Бернар, прославляя душой и словом промысел Господний.

С тех пор котел наполнялся доверху каждый день.

Бернар поглядел на него. Под взглядом начищенная бронза моментально начала гудеть, окутываясь ароматным паром.

«Вот и обед», — подумал Бернар и выглянул в окно во двор, где под руководством де Пайена вновь отстраивался общинный дом.