кромешники — застывшие между мирами. Некрещенные дети, вытравленные, умершие в родах, погибшие, часто еще и вине родителей, откровенно убитые, похороненные под порогом или на проклятом перекрестке. Пару веков назад на Соборе все же решили, что такие дети попадают сразу в рай. Пару веков назад. А до этого? И кто решил? Люди. Что происходит на самом деле с такими детьми, никто точно не знает. А они замирают между мирами. Ни живые, ни мертвые. Они возвращаются игошами, когда в них побеждает тьма. Они возвращаются кромешниками, когда в них побеждает свет.
Светлана твердо сказала:
— Я войду в Навь, чего бы это мне ни стоило. Заодно обещаю — я вернусь оттуда, и мы с тобой поговорим.
Она не успела написать себе на руках: «Вернись!», зато Сашина душа — хороший стимул, чтобы вернуться. Змея пророчества должна укусить себя за хвост.
Кошка вновь повторил:
— Ты не войдешь, Вета. Я не пущу.
Она предложила очевидное — время подумать над словами Матвея у неё было:
— Тогда идем со мной. Будешь моим учителем. Будешь тем, кто выведет меня обратно.
— Необычно.
Светлана пожала плечами, понимая от кого мог подцепить это слово Саша:
— Один хороший человек сказал, что вы именно так учите детей.
Кошка сурово посмотрел на неё — этот взгляд ей был знаком по прежней, запретной жизни:
— Не обольщайся. Мы не люди.
Она устала. Ноги её не держали, а Кошка, кажется, решил стоять до последнего. Светлана зачерпнула тьму и превратила её в кресло, надеясь, что это не сильно богохульно.
— Извини, я присяду — сил стоять нет. И… — Она вздохнула: — на днях моего хорошего друга ранил медведь. Он попал на операционный стол.
Кошка саркастично приподнял бровь.
Светлана отмахнула:
— Ты же понял, кто попал на стол к хирургам. Друг, а не медведь. Ему… Другу, а не медведю, провели полостную операцию. И никто не заподозрил, что они оперируют не человека.
— Веточка, душа нематериальна. Её не рассмотреть на операции.
— Тогда с чего вы решили, что вы не люди? С чего вы решили, что у вас нет души… Убийца тоже теряет душу, совершая тяжкий грех, но его видовая принадлежность не меняется. Он, став зверем, остается человеком.
Кошка вытащил из тьмы стул и тоже сел:
— Это всего лишь словесные игры, Вета. Реальность несколько иная. Мы нечисть, прими это. Вдобавок, если я сейчас вернусь в мир живых, где я уже умер, я вернусь нежитью. Разумной, все еще служащей тебе, но нежитью.
Светлана решилась, откидываясь на спинку кресла — вот же неожиданность, та оказалась твердой и неудобной, как в Сашином кабинете:
— Можно вопрос?
— Задавай. Отвечу на любой. Ты же признала меня своим учителем.
Вот момент, когда временная петля должна замкнуться:
— Если кромешник выгорел…
— То он идиот, не слушающийся своих учителей.
— Почему?
— Потому что мы всегда учим: выгорать нельзя. Не оценят. Развеешься, и вся недолга.
Как-то то, что Светлана слышала на площади, расходилось с тем, что говорил Кошка. Матвею верить хотелось больше. Она заставила себя повторить вопрос:
— И все же, если кромешник выгорел, то что с ним будет дальше?
— Если он выгорел, то переболеет, сгорит в благости и… — Кошка, еще будучи живым, любил делать паузы, чтобы Вета сама искала ответ, чтобы думала, размышляла, только его уроки не пошли ей на пользу. Они научили её обратному: каждый раз сомневаться и гадать, а есть ли другое решение? Более правильное. Более справедливое. Идеальное.
— И…? — она бы сама сказала ответ, но тогда змея не укусит свой хвост.
— Кем, по-твоему, может стать тот, в ком сгорело все нечистое?
— Человеком?
Орать и ругаться на Сашку уже не хотелось. Хотелось одного: узнать, какого черта это неизвестно самим кромешникам⁈ Потом она вспомнила, что без имени Саша не поймет, что происходит. И она сама не поймет. Она бывает недогадлива.
— Сашка — идиотина, — ласково сказала она. — Он станет человеком.
— Именно. И не смотри так гневно. Кромешник, рискнувший всем ради людей, выгоревший и знающий, что исчезнет в нигде, без права на загробное существование, заслуживает награды. Тебе так не кажется? В твоем кромешнике сгорит все нечистое, и он обретет душу за служение людям…
Она спросила, не слишком надеясь на ответ:
— Почему никто об этом не знает?
— Чтобы отсекать идиотов, специально выгорающих за душу, а ведь такие могут быть — мы нечисть, нам плевать по большей части на принципы и правила. У нас нет совести. Только обеты. Ты не веришь, что мы нечисть, но, Вета, мне нет смысла тебе лгать. Нас по большей части сдерживают обетами. И с твоего Сашки, когда все нечистое сгорит, обеты спадут сами. Он получит полную свободу от кромешников и присмотра за ним. До полного сгорания в благости он все равно кромешник и подчиняется нашим законам.
Она молчала. А что тут сказать? Кромешникам не предоставили свободы выбора, свободы совести, простой свободы. Сдерживают обетами, как свору на поводке, еще и намордник надевают и повторяют: ты зло, ты нечисть… Они так надеются воспитать преданность и взрастить в кромешниках человечность? Бред же… Надо будет Мишке сказать, чтобы разнес все кромешные монастыри по камешкам и дал свободу людям.
Кошка продолжил увещевать:
— Это награда. Понимаешь? Награда за бескорыстие, за бесстрашие, за ожидание исчезновения в мире и смирение с этим.
— И почему же ты, все это знающий, не выгорел, чтобы жить дальше?
— Потому что у меня есть любимая дочь, которой нужен защитник в Нави. Защитника в Яви ты, кажется, нашла.
Светлана не сдержалась:
— Как… Неожиданно. Забавно. Любимая дочь… От соблазненной женщины.
Он рассмеялся совершенно неожиданно для неё:
— Скорее было наоборот. Это меня соблазнили и бросили. Спроси Волка — он расскажет. Князя Константина Львовича Волкова. Не веришь? Попытайся поцеловать своего Сашку и все поймешь.
Она себя Мишкой почувствовала — он тоже не думает, что, целуя без спроса в запястье, он делает что-то плохое. Кровь не водица — она недалеко ушла от Мишки. Неприятное открытие.
— Что-то еще?
Светлана потерла висок — как-то ненужно вернулась головная боль, напоминая, что сегодня опять не спать, а тело совсем нежелезное. Кстати, о железе, которое куют, пока горячо. Куют, пока отвечают на вопросы.
— Кто стер мне память?
Кошка её поправил:
— Заблокировал.
