И это сделал я.
Светлана подалась вперед — возможно, и не придется идти в Навь, как и говорил Матвей. Ответы она может получить здесь и сейчас.
— Я хочу знать, что было в ту ночь.
Кошка отрицательно качнул головой:
— Не надо.
— Я хочу знать! — громко, как на уроках риторики, чтобы донести свою мысль, сказала Светлана. — Это мое право.
— Не надо.
Она встала и шагнула к кромешнику, нависая над ним. И плевать, что учитель. Плевать, что отец.
— Там сейчас горит моя страна. Моя. Мой долг спасти всех. Или хотя бы попытаться. Я должна…
— Дай земле переболеть.
Ей захотелось ругаться. Она продышала ненужный гнев, застящий глаза и мешающий думать.
— Пока она болеет — гибнут люди! Они не могут сбежать в кромеж, они не могут спастись, им больно и страшно… Они не заслужили этого. Это Рюриковичи сделали — им и отвечать. Мне отвечать. Я имею право.
Он посмотрел на неё снизу вверх. Нечасто на Светлану так смотрели. Непривычно. И мерзковато. Она вернулась в кресло. Ноги в чужих, больших сапогах устали. Пусть портянки, за неимением носков, наматывал Сашка, но складки ткани все равно натерли нежную кожу стоп — Светлана уже отвыкла бегать босиком. Невместно это коллежским секретарям.
Кошка упорствовал:
— Дай земле переболеть — дальше будет легче. Духи успокоятся, будут и пожары, и землетрясения, и ураганы, но не такие сокрушительные, потому что будут чаще. Не будут усмиряться царской волей. Понимаешь?
— Я имею право знать! — Она точно его дочь — упрямство досталось ей от него. Отец был мягкий, покладистый, часто нерешительный. За это и поплатился, погибая от руки бомбиста. За все его резолюции о помощи бога. — Сейчас я утихомирю духов своей кровью. Потом буду думать, как с ними мирно договориться.
— Ты думаешь… — Кошка подался вперед на стуле, с каким-то странным интересом рассматривая Светлану.
— Если договор существует, то его всегда можно расторгнуть. Все упирается в плату.
— А если плата — твоя жизнь?
— Значит, я её оплачу. — Голос её не дрогнул. У нее еще десть лет найти выход. Десять лет — это много.
— Веточка…
Она заставила себя царственно выпрямить спину и, как на утреннем докладе министров, сказала:
— Что задумали кромешники? Или тебя не поставили в известность?
— Это не то, что нужно держать в секрете, Вета. Даже твой Сашка, кем бы он ни был, знает это. Это же жизнь страны. Ты видела опричников. Они приходили с докладами… Гашение прошло успешно. Камчатка и Дальний восток — их почти не задело, сила землетрясений там была от ноля до единицы. Сибирь — чем ближе к западу, тем сильнее тряхнуло. От единицы до трех. Урал, юг страны, север, запад — тоже от двух до трех, местами до четырех баллов. Эпицентр, как ни странно, оказался в Суходольске. Сразу скажу — его здесь не ждали. Он вообще выпал из нашего внимания.
Светлана даже знала почему. Баюша.
— Тут же князь Волков, сам тронодержатель…
Она хмыкнула: просто он решил разыграть свою карту с короной для своего сына.
— Он не предупреждал о такой возможности… К удару оказались не готовы — кромешники сосредоточены были вокруг руин Санкт-Петербурга, собираясь там гасить землю. Пришлось оперативно перераспределять силы. Сейчас почти все кромешники тут, в Суходольской губернии. В процессе гашения духа земли три кромешника выгорели, десять окончательно перешли в Навь. Это приемлемые потери. Мы закладывали на гашение земли до тридцати процентов — из-за неожиданности удара.
Светлана побледнела:
— То есть погибло тринадцать…
— Десять!
— Десять процентов кромешников⁈
Кошка повторился, даже не заметив её возмущения:
— Это приемлемые потери. В «Катькину истерику» потери были девяносто процентов. Сейчас всего десять. На пламя мы закладываем потери в двадцать пять-тридцать процентов. И не смотри так. Напоминаю: мы не люди.
— Это не значит, что вам небольно и нестрашно умирать.
— Мы не умираем, Вета. Подумай еще раз. Твоя жизнь и нежизни нечисти. Мы справимся. Мы погасим и пламя, и воздух, и воду. Столько раз, сколько потребуется. Мы даже нежитью вернемся, если надо. Дай земле переболеть.
— Вали в ад! — страшнее ругательств она не знала. Она встала: — я иду в Навь. Мне нужны ответы, которые ты не готов мне дать. Кстати, кромешникам обо мне ни слова — развею!
— Не скажу, Вета, раз ты так хочешь. — Он воспитанно поднялся со стула. Тот растаял во тьме легкой дымкой. — Я готов дать ответы. Готова ли ты принять их?
— Я уже говорила! Повторять не люблю.
Кошка мягко сказал:
— Моя девочка…
Она предпочла промолчать. Как молчала и после возвращения памяти. Как молчала и возвращаясь в Явь. Как молчала, когда почти до полуночи помогала разбирать завалы. Угадать, кто из плечистых парней кромешник, а кто просто человек не удавалось. Кромешники, придя на помощь, свою пугающую всех форму с собачьей головой не надели. Народ и так на пределе, ссоры и драки вспыхивали на пустом месте. Жандармы еле успевали гасить искры назревающих бунтов, потому что горожане не знали, где будут спать этой ночью, что будут есть и чем кормить своих голодных детей… А еще они в ужасе ждали пламя.
Светлана молчала вплоть до Вдовьего мыса, куда шагнула мимо Кошки кромежем. Ища эфирные следы капища, ставя вешки, чтобы было проще ориентироваться, куда жертвовать свою кровь, нанося два защитных круга — из соли и мела, зажигая четыре свечи в стеклянных фонариках, вставая возле жертвенного алтаря, тут почти вросшего в землю. Этот камень закапывали каждый век, и он все равно упрямо освобождался от земли, рождаясь заново. Она все это время молчала.
Шумел за спиной лес, еще весь в позолоте и серебре. Тут, на Вдовьем росли осины вперемежку с березками. Перед Светланой на севере расстилалась серебристая в свете звезд гладь Идольменя, сейчас еще спокойного, только и слышно, как под скалами мерно накатывают волны на берег. Белые барашки волн, обычно кружащиеся возле острых камней, похожих на богатырские шлемы, из-за чего сказки о спящем в Идольмене войске и появились на свет, сейчас были не видны. Полное звезд небо быстро затягивало облаками. Не по погоде, а значит, стоит поспешить.
Заговорить все же пришлось. Непонятные, странно звучащие на старославянском языке напевные слова. Просто заученные по памяти — на неё Светлана никогда не жаловалась. Это
