– Может быть все же не ходить? – нерешительно сказал профессор, глядя в хмурое небо. – И так ведь все ясно…
Князь сочувственно отозвался.
– Нельзя. Надо ехать. Если они не увидят вас в цирке, то сюда никто не сунется. И некого мне будет брать за жабры.
…Когда львы убежали и униформисты в мгновение ока разобрали сетку, отделявшую хищников от зрителей он успел счастливо вздохнуть и снова замереть.
Как она испугалась, когда, когда этот полосатый наглец зарычал на дрессировщика! Она даже схватила его за руку и держала до тех пор, пока последний полосатый хвост не мелькнул за кулисами. Но и после этого она почти минуту приходила в себя, сжимая его пальцы. Спасибо тебе Господи, что дал человеку руки! И пальцы. И такую нежную кожу…
А тем временем на арене появился шпрехшталмейстер и громогласно объявил:
– Всемирно известный маг и престидижитатор! Личный друг Сиамского короля господин.
Голос замер, а затем волной обрушился на партер.
– Орландо!
В лучи прожекторов вступил невысокий сухощавый человек в плаще и цилиндре и начал свой номер.
Фокусы у него на взгляд мсье Форитира были так себе – голуби и зайцы из цилиндра, клетка с канарейкой из плаща, шарики, но присутствие мадемуазель Гаранской наполняло манеж таким очарованием, что фокусник казался настоящим волшебником. Дав публике возможность посмотреть на простые фокусы он сказал:
– Для следующего номера мне понадобится доброволец.
Голос раскатился под сводами шатра и улетел ввысь.
– Уважаемая публика, кто из вас хочет испытать на себе оккультный феномен полного исчезновения с последующим возрождением, разумеется?
«А вот интересно, – подумал Мсье Форитир. – она испугается, если я…»
Он поднялся, расправив плечи.
– Позвольте мне испытать судьбу, мсье?
Обежав половину зала, луч прожектора уперся в него, сделав их с мадемуазель Гаранской центром Вселенной. Орландо посмотрел на него, на девушку, так и не отпустившую его руки и, улыбнувшись, ответил:
– Боюсь, если вы исчезните, очаровательная мадемуазель рядом с вами никогда не простит мне этого.
Он посмотрел на свою даму. Она покраснела! Покраснела!
Мсье Форитир сел. Голова кружилась от счастья.
Взгляд фокусника обежал ряды зрителей.
– Позвольте пригласить вас, мсье…
Он протянул руку, указывая на зрителя во втором ряду.
– Не откажите, мсье…
Голос фокусника звучал тихо, но его слышал весь зал, каждый из сидящих.
– Извольте, – также негромко отозвался случайный зритель. Он поднялся и, прижимая руку к сердцу начал протискиваться на арену. А негромкий голос артиста кружил по цирковому шатру завораживая, и обещая чудо…
– Прошу вас зайти в эту кабину и задернуть штору…
– Чудес не бывает? – шепотом спросила мадемуазель Гаранская у своего кавалера.
– Плохих – нет, – также шепотом ответил кавалер, словно невзначай коснувшись губами розового ушка.
На глазах публики фокусник вошел в соседнюю кабинку. Разворачиваясь, сверху упал купол из черного шелка, расшитый звездами.
Барабанщик ударил дробь и доведя её до немыслимой частоты обрушил… Воцарилась тишина, длившаяся несколько минут и только где-то за кулисами тонко и высоко пропел горн.
Еще через секунду полог взвился вверх, освобождая реквизит, и из-за кулис побежали униформисты в десять секунд разобравшие ящики.
Зрители дружно ударили в ладоши.
Внутри никого не было…
Зал неистовствовал.
– Успокойтесь господа! – поднял руку шпрех. – Представление продолжается.
Нарочито замедленно он вытащил из-за спины огромный черный пистолет, поднял дуло вверх и нажал курок…
Грохот выстрела словно выключил звук. Стало тихо, и в этой тишине на арену сверху спустился ящик, опутанный цепями. Вездесущие униформисты в момент сняли железо и оттуда вышли оба героя.
– Плохих чудес не бывает! – убежденно повторил мсье Форитир…
…Три часа спустя перед гостиницей остановился автомобиль и из окна высунулось медное жерло горна.
– Давай!
– Момент.
Федосей подвигал горн, выбирая позицию поудобнее. Ему хотелось, чтоб труба смотрела прямо в профессорское окно, чтоб звук по прямой линии полетел профессору прямо в уши и чтоб никто другой…
Горн призывно вскрикнул, оповещая мир, что пришло время превращений…
… Профессор проснулся, словно кто-то толкнул его.
Странное, ранее не испытываемое ощущение, словно его насквозь продувает теплый ветер возникло и пропало. Неосознанный, дикий страх накатил волной и тоже скрылся где-то, застряв только в кончиках пальцев, вмертвую вцепившихся в чью-то шкуру… Шкуру? Доннерветтер!
Ослабив хват пальцев, он не решаясь открыть глаза пощупал то, за что держался, и облегченно вздохнул. Одеяло! Просто одеяло… Он в кровати…одеяло.
Осознав это, он проснулся окончательно.
Ночь пока и не думала превращаться в утро, но того света, что просачивался сквозь жалюзи, ему хватило понять, что эта незнакомая комната. Даже темнота тут была незнакомой, пронизанной светом далеких электрических огней.
Он хотел позвать кого-нибудь, но вовремя передумал. Это ведь неизвестно еще кто придет. И с чем.
Профессор отбросил в сторону одеяло. То, что он оставался самим собой, сомнений у него не было, но пижама. Пижама опять-таки оказалась не его.
Стараясь не скрипеть пружинами, он встал, подошел к окну… Нет. Это, конечно не Свердловская пусковая площадка и даже не родная Германия. За стеклом, полуоткрытый по поводу теплой ночи вызывающе выставив напоказ своё уродство, переливался огнями обрубок Эйфелевой башни.
Не понимая, что произошло с ним, почему в голове не осталось подробностей, оттолкнул створку. Скрип, разогнав тишину, впустил в комнату обрывки далекой мелодии и знакомый голос:
– Профессор! Герр Вохербрум! Профессор! Где вы там?
Не веря собственным ушам, он наклонился. Внизу, как раз под фонарем, стояли его старые знакомые из СССР и махали руками.
Определенность старых друзей была предпочтительней новой пижамы, и профессор, тихонько одевшись в без сомнения свою, но опять же незнакомую одежду, спустился вниз. Прижимаясь к стене, он спустился в мраморный вестибюль, заставленный розовыми кустами. Зал оказался пуст. Только рядом с входом в окружении цветочных композиций дремал ночной портье. Профессор крадучись сделал несколько шагов и сообразил, что осторожностью выдаст себя. Несколько раз вздохнув, он расправил плечи. И кося взглядом на портье пошел к двери.
Он ждал вопроса, может быть окрика, но сонный портье проводил его безразличным взглядом.
А вот у авто его ждала горячая встреча.
В полной тишине профессора обнимали, хлопали по плечам, настойчиво подталкивая к машине. Он и сам в ответ обнимал, хлопал ладонью (он давно заметил, как русские любят это делать) и двигался, но его распирали вопросы.
– Господа… Товарищи! Товарищ Федосей! Что случилось? Что со мной? Я ничего не помню…
– Потом, все потом… Ульрих Федорович, – ласково, чуть не со слезой в голосе говорил товарищ Федосей. – Сейчас нам отсюда убираться следует.
– И как можно быстрее, – добавил Дёготь, левой рукой похлопывая немца по плечу и не решаясь отпустить рукоять нагана правой. – По дороге все расскажем, как по вам классовая борьба ударила.
– Классовая борьба?
Немец от удивления остановился.
– Именно.
Федосей задвинул-таки его в машину.
– Ну ей Богу, профессор, не задерживайтесь.
Напряженное лицо его, наконец, расслабилось и на губах появилась привычная профессору улыбка.
– Тут ведь сейчас и стрельба случиться может…
Взревел мотор, «Ситроен» прыгнул в Парижскую темноту.
Счастливо вздохнув – все-таки появилась определенность в его жизни, профессор с надеждой спросил:
– Куда мы теперь? В Москву?
И с облегчением услышал.
– Конечно. Только сперва одно дело сделаем. Надо ваш аппарат назад в СССР вернуть.
Эта новость сразу сделала профессора серьезным.
– Аппарат? Его угнали?
Он поднял брови.
– Это не возможно…
– Возможно, – с переднего сидения ввязался в разговор Дёготь. – Все возможно. Ежели умеючи взяться, да все спланировать…
– Кто? – сурово спросил профессор. – Кто этот мерзавец?
Дёготь быстро переглянулся с Федосеем. По лицам пробежали отблески электрической рекламы.
– Вы его профессор, не особенно ругайте, – сказал водитель. – У угонщика, считайте, и вины-то настоящей нет.
– Как это нет? – всплеснул руками немец. – Это же кража! Взять чужое…
– Он не ведал, что творил.
– Да и особенно чужим это не назовешь.
– Кто он?
– Да не «он», а вы. Вы, профессор…
Несколько секунд Ульрих Федорович смотрел, никак не меняясь в лице, а потом уголки губ слегка опустились вниз.
– Стыдно, товарищ Малюков! Стыдно вам должно быть. Пусть я и болен, и возможно что-то не помню…
