же помедлил. Ибо легкий сумрак, царивший в палатке, ничуть не скрывал усталый взгляд лекарки и тени под ее глазами, заострившиеся скулы и прочие следы многодневного утомления. Догадаться о причинах, заставивших пригожее женское личико столь явно посереть и подурнеть, опытному воеводе было несложно: так что ничего выплевывать он не стал, а требовательно просипел:
— Мнох-хо раненых?
Мимоходом задвинув под лежак стояшую на проходе нужную бадейку, служительница Аптекарского ровным голосом заверила:
— Нам хватает.
После чего стремительно покинула палатку. Впрочем, довольно быстро на смену ей вернулся слуга, притащивший грубоватую и чуть подкопченую с одного бока деревяную пиалу с едва теплым подсоленым бульоном — который по своему целительному действию легко переплюнул оба принятых до этого лекарства. По крайней мере, Дмитрий Иванович ощутил достаточный прилив сил, чтобы потребовать отчета. Вернее, рассказа о том, как он оказался в таком неприятном и непонятном положении — и главное, почему не чувствует половины тела. И что за чертов хомут посадили на его шею! И вообще!!!
— Так это, князь-батюшка… Как ханские капыкулу [67] начали пробиваться мимо гуляй-города, ты конницу-то подсобрал, тишком из-за холма вывел и ударил им навстречь. Поначалу смял нечистую силу, а потом твоему Огоньку копием в шею вдарили… Он поначалу вскинулся на дыбы, а потом завалился оземь.
— А я⁈
— И ты с ним, князь-батюшко. По всему видать, нога в стремени застряла!.. Послужильцы [68] твои разом поднажали на басурман и тебя отбили, но пока рубились, да из пистолей палили — изрядно по тебе потоптались. Если бы на тебе не было латного доспеха и доброго шелома из тульского уклада… И твоих ближников тоже изрядно попятнало-поранило, но благодарение Господу и святым заступникам — все живы!
Томилко закатил глаза ввысь и благочестиво перекрестился. Повторил вслед за ним крестное знамение и князь — вот только мысли его были о верном боевом товарище, которого он своими руками выкормил-выпоил из тонконогого любопытного сеголетки в злобного и верного гнедого жеребца. Не только товарища, но и близкого друга…
— Пока бились с ханскими нукерами да пятились, сзаду подоспел царевич Иоанн с кованной ратью: всех капыкулу, хана и его сыновей, да знатных мурз десятка полтора — опрокинули и посекли без жалости.
— Что, прямо самого Девлет-Гирея с ханычами? И из мурз никого в полон не взяли, за-ради выкупа⁈ Ты ври, да не завирайся, Томилко!
— Ну, мы люди маленькие, нам с земли мало видно. Однако же тела там в несколько слоев лежали, а труп калги [69] Мехмедки я и вовсе самолично видывал: наш-то царевич ему единым ударом и оружную десницу срубил, и шею до хребтины развалил! На ханыче золоченый юшман был вздет, так он его кровями зна-атно уделал…
— Не брешешь?
— Да ты что, кормилец? Вот те крест святой! И не один я глядеть ходил, а с послужильцами твоими.
Слабо улыбнувшись, первый воевода гуляй-города выдохнул:
— Славно!.. Значит, побили мы крымчаков и ногаев⁉
— Побили, как есть побили бусурман. Слыхал, что Большой полк князя Воротынского еще и янычар турецких втоптал в землицу в превеликом множестве!..
Не сразу рассказчик понял, что сдавленное кряхтение хозяина не от приступа боли, а заместо обычного смеха.
— Ври далее, Томилка.
— Дык чего?.. Как сеча закончилась, потащили мы тебя едва живого к лекарям: сама барышня Дивеева к тебе, кормилец, ручки свои белые приложила, и молитовку особую сотворила…
Заметив едва заметную гримассу на хозяйском лице, подручник осекся и сделал виноватое лицо: отношения князя Хвороститина с царской целительницей Домной свет Пафнутьевной были довольно сложными. В том смысле, что Дмитрий Иванович тщательно следил, чтобы она нигде и никогда не пересекалась с его женой и сыновьями. Дочку Авдотью он вообще выдал замуж в Елец, и сам лишний раз старался не попадаться на глаза барышне Дивеевой. Чтобы не напоминать ей о днях, когда она служила у него в доме простой комнатной девкой — и немало претерпела от дурной глупости его домочадцев.
— Ну, чего замолк⁈
— Когда ты и на второй день в себя не пришел, ходил до нее с просьбишкой, чтобы она по старой памяти глянула тебя, кормилец. Я ведь к ней завсегда хорошо…
— Что-о?!? Ах ты непуть глупая! Дубина стоеросовая!!!
Под ругань все больше оживающего князь-воеводы кусок парусины на входе отдернулся, и внутрь заглянул улыбающийся царевич Федор, появление которого избавило слугу от хозяйского гнева.
— Вижу, Дмитрий Иванович, что идешь на поправку.
Кто-то, невидимый из глубин палатки, коротко ржанул и недостаточно тихо добавил:
— И слышим тоже, ага!
Усмехнувшись, младший сын Великого государя Руссии отступил в сторону, позволяя дюжим служкам Аптекарского приказа бережно переместить героя битвы при Молодях из повозки с его лежака на длинный стол, моментально очищенный от всего, что прежде на нем стояло.
— Что же, давай поглядим…
Будучи не в состоянии особо шевелиться и крутить головой, славный воевода только и мог, что хмуро уставиться на уже знакомую наглую лекарку — которую в этот раз сопровождала совсем юная девка с котелком теплой воды и корзинкой чистых тряпиц. Меж тем, юный царевич плавно провел ладонями несколько раз вдоль тела князя, в этот момент как никогда остро ощущающего себя закутанным в пеленки младеней. После продолжительного молчания он, надолго задержавший руки возле шеи и головы болезного, довольно хмыкнул и разрешающе кивнул служкам, утянувшим Хворостинина обратно на лежак. Усевшись за освободившийся стол, отрок царских кровей по-простому обратился к лекарке:
— Немила, ортез и утягивающие повязки с ребер можно снять.
Против ожидания, та утруждаться освобождением княжеской шеи от непонятной штуковины не стала, передоверив это своей подручнице. Хотя, может даже и ученице — в служилых чинах и званиях молодого лекарского приказа бородатый «младенчик» разбирался слабовато.
— Кхе-кха! Федор Иванович, сделай милость, скажи: я жить-то буду?
Охотно улыбнувшись немудреной шутке, царевич так же добро пошутил в ответ:
— Нет, князь, убили тебя. Сейчас вот передохнем немного, да понесем обмывать да отпевать…
В тело воеводы начала возвращаться чувствительность, вместе с уже знакомым чесоточным зудом и тупой ноющей болью — так что праздное веселье уступило место серьезному интересу:
— А что со мной?
— Трещина в бедре, средний силы ушиб колена, растяжение запястья и сильный ушиб плеча — это все с левой стороны. Сотрясение головы, небольшое повреждение шеи, ну и ссадин разных десятка два.
Расшнуровав и стянув затейливую колодку из дерева и кожи, девка
