Виктор Побережных - «Попаданец» в НКВД. Горячий июнь 1941-го

— Пить хотите?

Я открыл рот, но не смог выдавить из себя ни звука. В джунгли пришла великая сушь, закрутилась в голове идиотская фраза. Правильно поняв моё состояние, неизвестный налил в стакан воды из графина и, приподняв мне голову, напоил меня. С жадностью выхлебав стакан, я удовлетворённо прикрыл глаза.

— Ну так как, вы можете говорить?

— Да, могу. Где я?

— Вы в госпитале для сотрудников НКВД, под Житомиром.

— Как вы можете это доказать?

— Что именно? — в голосу мужчины звучал неподдельный интерес. — То, что вы в госпитале НКВД? Или то, что вы рядом с Житомиром?

— И первое и второе!

— М-да, молодой человек, такого в моей практике ещё не было! — в его голосе явственно проскальзывало веселье. — Этот вариант мы тоже рассматривали, так что… Семёнов!

Дверь палаты мгновенно открылась и на пороге появился крепыш в форме сержанта НКВД.

— Машину, двух человек, пять минут.

Сержант молча козырнул и закрыл дверь.

А "человек в халате" пройдясь по палате спросил:

— Есть какое-то место, которое вы сразу узнаете? — дождавшись ответа удовлетворённо хмыкнул и пробормотал. — Хорошо, очень хорошо.

Через пять минут дверь снова открылась и в палату вошли два амбала, поверх формы одетые в белые халаты, с носилками в руках одного из них.

— Ну что покатаемся? — Мужчина подошёл к дверям и сбросил свой халат на спинку моей кровати, оказавшись старшим лейтенантом. — Карета у подъезда, помощники прибыли, вперёд!

Амбалы легко, как пушинку, переложили меня на носилки и потопали вслед за старлеем. Несли меня недолго. В конце недлинного коридора повернули налево, вошли в какую-то дверь, спустились по лестнице, ещё одна дверь и улица. Осмотреться я просто не успел! Меня практически сразу засунули в санитарную машину, стёкла которой были закрашены белой краской. Амбалы и старлей сели на лавочки рядом, закрыли дверь и мы поехали. Ехали долго, много раз поворачивали, несколько раз менялся тип дороги. Со временем стали слышны другие автомобили, звуки трамвайных звонков, какой-то неразборчивый гул голосов, обрывки мелодий. Наконец мы остановились и старший лейтенант приоткрыл одно окно. Без команды, амбалы аккуратно приподняли меня и я выглянул в окно. Да, это был он, памятник Пушкину. В 1990-м году, дембельнувшись, я поддался на уговоры своего приятеля Жоры Руденко и съездил к нему на родину, в Житомир. Тогда мне запомнилось, что памятник Пушкину поставлен ещё в XIX-м веке. И уж его-то я точно узнаю, в отличие от всего остального.

Меня опять уложили на носилки, закрыли окно и автомобиль снова начал движение. Я посмотрел на старлея, открыл рот, но он сделал отрицательное движение рукой и я замолчал, не успев ничего сказать. Постепенно пропали городские звуки, опять мы меняли асфальтированную дорогу на грунтовку и, наконец, приехали назад. Повторилась та же дорога по коридору и я снова оказался в палате. Как только амбалы с носилками вышли, в дверь сразу же вошли два сержанта с подносами, заставленными тарелками от которых шёл одуряюще вкусный запах. Один поднос поставили на столик к старшему лейтенанту, второй мне на живот. Затем один из сержантов помог мне приподняться, подложил под спину подушку и они вышли, прикрыв за собой дверь так и не произнеся ни одного слова. Я повернулся к "старшому", но он предваряя мой вопрос заявил:

— Сначала покушать! Все разговоры потом, — и подал мне пример взявшись за ложку.

Вообще-то я не люблю борщ. Но этот я смёл за минуту! Густой, наваристый, м-м-м-м. Вкуснотища! На второе была гречка с котлетами. Обалденные! Чёрный хлеб, с которым я умял всё принесённое, неуловимо вкусно пах подсолнечным маслом. Такого вкусного хлеба мне не доводилось есть никогда. Компот был тоже выше всяких похвал. Наконец, сыто отдуваясь, я жалобно взглянул на чекиста и спросил:

— А закурить нельзя, товарищ старший лейтенант госбезопасности? Чтоб уж совсем счастливым быть?

Тот понятливо ухмыльнулся и протянул мне пачку "Казбека" со спичками. Сделав первую затяжку, я закашлялся, но, переборов себя, с наслаждением втянул ароматный дым. Вернув папиросы и спички хозяину я просто наслаждался моментом, ни о чём не думая. Пока мы молча курили, в палату ненавязчиво просочились уже знакомые сержанты, забрали подносы с пустыми тарелками и исчезли за дверью. Старший лейтенант поставил свой стул рядом с кроватью и спросил:

— Так как вас зовут?

И я начал говорить. Как будто прорвалась какая-то плотина внутри меня. Слова лились потоком, я говорил, говорил. Наконец, выдохнувшись, я машинально полез рукой себе на грудь, как в карман за куревом. Чекист увидев мой жест опять протянул мне папиросы, поднёс зажжённую спичку, прикурил сам и задумался.

Затем встал, прошёлся по палате, выглянул в коридор. Дождавшись, когда кто-то невидимый мне подойдёт, он отдал какое-то распоряжение и снова закрыл дверь. Через несколько минут вошли уже знакомые амбалы с носилками и симпатичная молоденькая медсестра. Она ловко поставила мне какой-то укол в "пятую точку", потом амбалы переложили меня на носилки и я уснул.

Проснулся я уже в другой, гм, палате. Небольшая комната с выкрашенными ядовито-зелёной краской стенами, под потолком небольшое окно с решёткой, ярко горящая над дверью лампочка забрана сеткой, дверь металлическая, с глазком и кормушкой. Стол, с двумя прибитыми к полу табуретами, в углу унитаз и умывальник. То, что это не простая тюрьма доказывала и кровать. Никелированная, с панцирной сеткой, с белоснежной простынёй и наволочкой. Вот так, Дмитрий Сергеевич. Добро пожаловать в уютную камеру!

Тут мой организм напомнил мне о том, что унитаз -- великое достижение человечества! Сделав свои дела закинул кровать, лежащим на табурете, одеялом. Улёгся сверху и, уставившись на зарешеченное окно, задумался. Что же произошло с момента бомбёжки? Сколько времени прошло? Почему старший лейтенант уже точно знал, что я не Стасов? Опять вопросы, на которые нет ответов!

Блин, какое всё-таки число сегодня! Твою мать! Не мог спросить у старлея! Идиот! Кретин! Что я помню из чисел-то? Киев взяли в сентябре, 18-го или 19-го числа. Житомир, что-то же с ним помнится? Вспоминай, скотина! Вспомнил!!! Девятого июля немцы возьмут Житомир, а наши Вавилова к расстрелу приговорят!

Я кинулся к двери и замолотил по ней кулаками. Через минуту открылась "кормушка" и на меня уставилось серьёзное лицо одного из уже знакомых мне амбалов.

— Какое сегодня число? — едва сдерживаясь от крика прохрипел я. Ничего не ответив он начал снова закрывать окошечко.

— Позови начальника! — уже не сдерживаясь заорал я. — Срочно!