Меньше чем через полчаса матросы палубной команды уже бросали концы с «Натали» на борт бригантины. Арсенин счел, что кораблик достаточно велик, чтобы к нему без лишнего риска мог пришвартоваться пароход.
На борту бригантины тускло зеленели медные буквы название судна — «Squaw» и данные порта приписки — Сан–Франциско. Вблизи стало заметно, что планширь судна испещрён выбоинами пулевых попаданий, а во многих местах и вовсе разбит в щепки. На верхней палубе среди многочисленных высохших бурых пятен, подозрительно напоминавших кровь, тускло поблескивали россыпи стреляных гильз. Из–за кабестана выглядывала чья–то скрюченная рука, а к противоположному борту привалился спиной мертвец в пробитой пулями голландке.
– Ну что, Всеслав Романович, – старший помощник Коротков подошел к Арсенину, курившему возле бакового бочонка. – Мне с досмотровой командой на бригантину идти прикажете или кого–то из штурманов пошлете?
– Пожалуй, что вас, Иван Федорович, – Арсенин развернулся лицом к первому помощнику. – ШтурманА у нас люди хорошие, надежные, но вы все ж, поопытней будете.
– Как скажете, Всеслав Романович, – с видимой неохотой Коротков развернулся в сторону кубриков. – Пойду револьвер на всякий случай возьму, да на лицо повязку хоть из шарфа сделаю. Уж больно сильно от бригантины разит. С наветренной стороны стоим, а все равно смрад доносится.
– Насчет маски, это вы, Иван Федорович, хорошо придумали, надо чтобы и досмотровая команда тоже лица прикрыла. Вахтенный! Боцмана сюда! Живо! – дожидаясь прибытия боцмана, Арсенин прикурил папиросу и вновь обратился к Короткову. – А чтоб вам, друг мой, не совсем обижать, пожалуй, и я с вами схожу, этот «летучий голландец» проведаю.
– А вам–то это зачем, Всеслав Романович? – удивился старпом, – я бы на вашем месте с «Натали» ни ногой.
– Понимаете, Иван Федорович, – усмехнулся Арсенин, выдыхая папиросный дым, – я еще в детстве про тайну «Марии Целесты» читал, да гипотезы строил, что ж там случилось–то на самом деле, а тут мы на такую вот «Целесту» наткнулись, а я в стороне останусь и тайну даже рукой не потрогаю? Да и вдвоем мы быстрей разберемся, что нам с этой посудиной делать.
– Воля ваша, вы капитан, вам и решать, – махнул рукой Коротков. – Пойду на двоих платки захвачу. Вы моим шарфом обойдетесь или… – Договорить он не успел, так как к Арсенину подбежал судовой боцман Ховрин Артемий Кузьмич, служака старый и опытный, к которому по имени–отчеству обращались не только матросы, но и офицеры.
– Слушаю, ваше благородие! – принял несколько вальяжное подобие строевой стойки коренастый и кривоногий боцман, тускло поблескивая на солнце золотом серьги в ухе и наголо выбритым затылком под приплюснутой бескозыркой.
– Вот, что, Артемий Кузьмич, тут Иван Федорович дельную мысль высказал, – Арсенин затушил в бачке папиросу. – С бригантины смрадом трупным тянет, и чтобы наши матросы заразы всякой не нахватались, понаделайте на всю досмотровую команду масок на лица. Хоть из простыни их нарежьте, что ли.
– Есть! Разрешите сполнять?
– Выполняйте. Думаю, четверти час вам с лихвой хватит, а по истечении указанного срока строй досмотровую команду на баке, – отдав приказание, Арсенин развернулся к Короткову. – Пойдемте и мы, Иван Федорович, тоже масками озаботимся.
Тщательно проинструктировав команду, Арсенин распределил матросов на группы, указав каждой цели для осмотра и как можно серьезней наказал беречься, а при обнаружении чего–то опасного или просто непонятного сразу же звать офицеров. Закончив, он выдохнул: «С Богом!», перекрестился и, опершись левой рукой на планширь «Натали», упруго перепрыгнул на борт «Скво». Следом за ним по палубе бригантины застучали подошвы двинувшихся за капитаном матросов, надевших ради такого случая сапоги.
На палубе парусника, стараясь не обращать внимания на незамеченные ранее с борта «Натали» обезображенные птицами, трупы со следами пулевых ранений, матросы разбились на три группы. Две партии по четыре человека ушли осматривать нижние палубы и трюмы, а двое матросов, возглавляемых Арсениным и Коротковым, отправились на ют.
По–видимому, бригантину спустили со стапелей лет десять–пятнадцать назад, так как перед бизань–мачтой громоздилась ходовая рубка, оснащенная стеклами, а на юте топорщилась вторая надстройка жилых помещений. Правда, на момент досмотра вместо откидных стекол в рамах ходовой рубки торчали только многочисленные осколки. Мельком заглянув в сарайчик рубки, Арсенин увидел, что штурвал судна, буквально, заклинен телом мертвого рулевого. Рядом с ним, зажав в предсмертной агонии рану на груди, к переборке прислонился еще один труп. По палубе от ходовой до жилой надстройки тянулся широкий след засохшей крови, словно кто–то полз, изнемогая от ранений.
– Иван Федорович! Вы с Хворостиным здесь осмотритесь. Может карты, или какие другие документы найдете, – Арсенин махнул рукой в сторону бака, – а я Павлюка с собой возьму, да по каютам с ним пройдусь.
Оставив старпома и одного из матросов обыскивать верхнюю палубу, Арсенин скорым шагом дошел до надстройки на юте, безосновательно надеясь, что внутри жуткий запах будет осязаем чуть меньше. Павлюку приходилось еще хуже — маска из простыни спасала от запаха еще меньше, чем, свернутый вчетверо платок капитана, и матрос командира не обгонял только из субординации.
По правой стороне надстройки находился вход в матросский кубрик. Возле трехъярусных коек стояли рундуки, большей частью запертые на маленькие навесные замки. Озадачив Павлюка наказом собрать все возможные документы, ценности или что иное, необходимое в хозяйстве, Арсенин оставил Павлюка взламывать сундуки, а сам перешел на другой борт.
В левой стороне надстройки размещались две каюты. Одна на три места, скорее всего для судовых офицеров, вторая, ближняя к корме, наверняка принадлежала капитану.
Не собираясь мучиться выбором, Арсенин шагнул в капитанскую каюту. Обстановка кубрика представлялась скудной, и в этом смысле он ничуть не отличался от каюты самого Всеслава Романовича. Узкая койка, застеленная серым шерстяным одеялом, прикрепленная к переборке левого борта, да этажерка на стенке. На полке вкривь и вкось стояли несколько книг с заглавьями на английском языке. Единственным украшением каюты с большой натяжкой мог считаться старенький, потрепанный индийский ковер, прибитый к переборке над койкой. Посреди каюты лежал труп мужчины с зажатыми в руке бинтами. Судя по кожаному реглану — капитана, и к украшениям каюты он не мог быть отнесен, даже с позиций самого что ни на есть черного морского юмора.
