В пачке были и копии всех моих патентов, которые я, оказывается, передал фирме: все, относящиеся к «Горничной», «Оконному Вилли» и кое-чему помельче. («Фрэнк», естественно, там не фигурировал – я его еще не патентовал. Позже я узнал, что с ним стало.)
Но я никогда не передавал фирме никаких патентов, не давал даже формального разрешения на использование моих изобретений. Зачем? Фирма была моим детищем, и в каких-либо патентных отношениях между мной и ею просто не было нужды.
Три последних документа относились к моим акциям (к тем, которые я еще не успел передать Белле). Еще там был чек, а при нем – счет: мне выплачивали жалование за все время работы и за три месяца вперед, меня премировали тысячей долларов «за особые заслуги, оказанные фирме». Последний пункт, наверное, им особенно нравился.
Перебирая эту удивительную коллекцию, я мало-помалу осознавал, как было глупо не глядя подписывать все то, что подсовывала мне Белла. Подлинность моих подписей не вызывала никаких сомнений.
На следующий день я немного оклемался и решил посоветоваться с адвокатом, достаточно ловким и жадным до денег, чтобы взяться за такое дело. Сначала он не хотел со мной связываться, но потом, рассмотрев документы и выслушав детали, уселся поудобнее, заложил пальцы за жилетку и принял обычный для их братии кислый вид.
– Дэн, – сказал он, – я дам вам бесплатный совет.
– Слушаю.
– Не затевайте ничего. Вам не за что зацепиться.
– Но вы же говорили…
– Я помню, что я говорил. Да, они обманули вас. Но как вы это докажете? Они могли выманить все ваши акции, выставить вас без цента за душой, и все было бы шито-крыто. А вместо этого они выплатили вам жалование, да еще положили тысячу долларов сверху, чтобы не к чему было придраться. И уволены вы под вполне благовидным предлогом – несогласие с политикой, которую проводит ваша фирма.
– Но у меня никогда не было никакого контракта! Я сроду никому не продавал свои патенты!
– Но вот же документы. И вы согласны, что эти подписи – ваши. Кто может свидетельствовать в вашу пользу?
Я призадумался. Пожалуй, никто, кроме меня самого. Даже Джек Шмидт не знал, что творится за забором фабрики. Об этом знал только я… да еще, конечно, Белл и Майлз Джентри.
– Теперь о ваших акциях, – продолжил адвокат. – Здесь, пожалуй, мы найдем зацепку. Если вы…
– Во всей этой истории это – единственная честная операция. Я действительно передал ей эти акции.
– Да, но почему? Вы сказали, что это был подарок по случаю помолвки, в ожидании свадьбы. И она, принимая его, знала об этом. Вы можете заставить ее или вступить с вами в брак, или вернуть акции. Прецедент мы встречаем в деле Мак-Калти против Родис. Тогда вы вернете себе контроль над фирмой и вышвырнете их за ворота. Можете вы все это доказать?
– Черт побери, не хочу я на ней жениться! Она мне больше не нужна.
– Дело ваше. Но это – единственная зацепка. Есть у вас свидетели или доказательства (письма и все такое) того, что, принимая ваши акции, она знала о том, что они дарятся ей, как вашей будущей жене?
Я начал вспоминать. Конечно, свидетели у меня были… все та же пара: Майлз Джентри и Белла Даркин.
– Теперь вам понятно? Ваше слово против их слова, а на их стороне еще и куча бумаг. Это значит, что вы не только ничего не получите, но к тому же рискуете угодить в психбольницу с диагнозом: «навязчивая идея». Мой вам совет – попытайтесь оспорить некоторые параграфы вашего контракта, рад вам сообщить, что он составлен не безупречно, или начинайте работать в другой области. Но не пробуйте обвинять их в заговоре. Они выиграют дело, да еще и отберут у вас остальные акции за судебные издержки.
Я так и сделал. В подвале дома, где размещалась адвокатская контора, я отыскал бар. Я уселся там за столик и заказал кучу выпивки.
* * *
Мне хватило времени припомнить все это, пока я добирался к Майлзу. Когда фирма начала приносить прибыль, он арендовал в Сан-Фернандо чудесный коттеджик и перебрался туда вместе с Рикки, предпочитая каждый день ездить на фабрику через пустыню, неужели все время изнывать от убийственной мохаувской жары. Я с удовольствием вспомнил, что Рикки сейчас далеко, в скаутском лагере на Большом Медвежьем озере. Мне бы не хотелось, чтобы она видела, как я начну сейчас разбираться с ее отчимом.
Проезжая через туннель, я задумался. Что делать с сертификатом? Наконец я решил оставить его где-нибудь, а уж потом встретиться с Майлзом. Не то, чтобы я ожидал драки или чего-нибудь в этом роде (если конечно, сам не начну ее), но мысль была хорошей. Я теперь был словно кот, которому однажды прищемили хвост в дверях – то есть все время был настороже.
Оставить документы в машине? Но уж если мне самому может грозить насилие, то машину и подавно ничего не стоит угнать, хотя бы на буксире.
Можно было послать их по почте на свое имя. Корреспонденцию я получал на Главном Почтамте, ибо менял гостиницу всякий раз, когда обнаруживали, что со мной живет Пит.
Мне подумалось, что можно послать мои документы кому-нибудь из людей, которым я доверял.
Но таких было немного.
Наконец, я вспомнил, кому можно было верить.
Рикки.
Казалось бы, глупо доверяться женщине после того, как Белла обманула меня. Но Рикки – это же совсем другое дело. Я знал ее полжизни (ее жизни, конечно), и если только человеческое существо может быть абсолютно честным, то это именно Рикки… и Пит был того же мнения. Кроме того, Рикки была физически неспособна превратно истолковать мужской здравый смысл. Она была девчонкой только в том, что касалось ее лица, но даже не фигурой.
Выехав из туннеля, я свернул к аптеке, где разжился марками, двумя конвертами, большим и маленьким, и парой листов почтовой бумаги. Я написал:
«Дорогая Рикки-Тикки-Тави!
Я надеюсь вскоре увидеть тебя, но, тем не менее прошу: сохрани для меня то, что лежит в маленьком конверте.
Пусть это будет нашей тайной…»
Тут я задумался. Черт возьми, если со мной что-то случится… автокатастрофа или еще что нибудь в этом роде… Рикки, получив это, будет винить во всем Майлза и Беллу. Ну и пусть. Вдруг я понял, что уже принял решение не ложиться в анабиоз. Лекция, которую прочел мне док, и несколько часов трезвых размышлений – вот и все, что мне было нужно. Я решил остаться и бороться, а сертификат станет моим главным оружием. Он позволял мне реализовать все документы фирмы, давал мне право совать нос во все ее дела. Если они снова попытаются не пускать меня на фабрику, я вернусь с адвокатом, помощником шерифа и постановлением суда.
За одно это я могу потащить их в суд. Возможно, я проиграю процесс, но вони будет вполне достаточно, чтобы «Мэнникс» отступился от фирмы.
А может, не стоит отсылать сертификат Рикки?
Нет, пусть на всякий случай он будет у нее. Рикки да Пит – вот и вся моя «семья». И я продолжил писать:
«…Если через год от меня не будет никаких вестей, или если ты узнаешь, что со мной что-то случилось, позаботься о Пите, если отыщешь его, и, не говоря никому ни слова, бери маленький конверт, который я вкладываю в большой, и неси его в ближайшее отделение Американского Национального Банка, а там уже вели кому-нибудь из служащих вскрыть его.
Люблю, целую.
Дядя Дэнни.»
На другом листке я написал:
«3 декабря 1970 г.
Лос-Анджелес, Калифорния.
Все свои наличные деньги, имеющиеся у меня, до последнего доллара, и прочие сбережения, включая акции (тут я перечислил их номера) перевожу в Американский Национальный Банк с тем, чтобы они были сохранены и переданы Фредерике Вирджинии Джентри в день ее совершеннолетия.
Дэниель Бун Дэвис.»
Все это я написал прямо на прилавке аптеки, при этом в ухо мне орал динамик. Но получилось четко и недвусмысленно. Я мог быть уверен, что Рикки получит все мои деньги, если со мной что-нибудь случится, и что ни Майлз, ни Белла не смогут их отнять.
Если же все обойдется, я при первой же встрече попрошу вернуть мне конверт. Я не стал делать на сертификате передаточную надпись, мое «завещание» и без того было достаточно ясным. И сертификат, и «завещание» я вложил в маленький конверт, а его вместе с письмом для Рикки засунул в большой. Потом написал на нем адрес лагеря, наклеил марку и бросил в ящик у входа в аптеку. Все это заняло у меня минут сорок. Забравшись в машину, я заметно повеселел, мое настроение улучшилось… не только от того, что я обезопасил свои сбережения, но и потому, что наконец разобрался во всех своих проблемах.
Не то, чтобы разобрался совсем, но, по крайней мере, решил смотреть им в лицо, а не убегать и не играть в Рипа ван Винкля[7]… надеясь, что все утрясется само собой. Конечно же, я хотел увидеть двухтысячный год и обязательно увижу его… когда мне будет лет шестьдесят. Надеюсь, я и тогда еще буду свистеть вслед каждой красотке. Не стоит торопиться, перескакивая в следующее поколение в анабиозной камере. Это ненормально – увидеть результат, не увидев самого действия. До тех пор у меня было целых тридцать лет, и я наделся прожить все их так, чтобы в двухтысячном году можно было с удовлетворением оглянуться назад.
