осторожным оценкам и без учёта стоимости дома.
Да уж, неплохо… Интересно, что же всё-таки было записано в прежнем завещании? Пожалуй, как раз тут и может крыться причина отравления… Стоп! Как же я сразу-то не сообразил?!
— Борис Григорьевич, — начал я, — но ведь получается, что Гуров забрал у поверенного завещание два с половиною месяца назад? Вам не кажется странным, что за это время он новое так и не составил?
— Кажется, Алексей Филиппович, ещё как кажется! — поддержал меня пристав. — А ещё мне кажется, что вся родня Гурова на сей счёт что-то уж очень темнит. То есть вот тут уже не кажется, темнят, как есть темнят! — пристав с трудом удержался от прочувствованного выражения крайне нелестной оценки родственников покойного. Впрочем, если бы и не удержался, я бы такую оценку оспаривать не стал.
Но это мотив… Старый, как мир, неубиваемый и неотменяемый мотив для преступлений — наследство. Мерзкое, откровенно говоря, дело, когда родные люди вцепляются друг другу в глотки из-за денег и имущества. Мерзкое, но из поколения в поколение с неизменностью повторяющееся. Ладно, хотя бы есть представление, в какую сторону копать, уже не так грустно.
Прояснив разум парой глотков остывшего чаю, я решил, что мотив этот может оказаться и не единственным, но тут уже надо будет по месту смотреть. Ещё один глоток заставил меня вспомнить о том, что один вопрос, едва ли не самый главный, мы с Шаболдиным не то чтобы не разрешили, а даже и не поставили…
— Борис Григорьевич, а каким образом вы собираетесь меня в деле задействовать? — спросил я. — Я же лицо, к губному сыску законного отношения не имеющее, если помните.
— Помню, конечно, — вздохнул пристав, однако тут же оживился: — Но когда, Алексей Филиппович, оно нас останавливало? А сейчас-то вас достаточно только представить, и того довольно будет — свадьба Леонида Васильевича с Татьяной Филипповной у всех ещё на памяти.
Это да, тут Шаболдин прав. Тем более, дело, если я ничего не путаю, будет вертеться вокруг людей, в той или иной степени какое-то касательство к царевичу Леониду имеющих — господина Погорелова-старшего, его супруги и их детей. У них моя фамилия и впрямь вопросов не вызовет, да и у остальных, пожалуй, тоже.
— Что же, Борис Григорьевич, — сказал я, — раз уж о моём участии в деле мы договорились, с чего начнём?
— С Погореловым, Алексей Филиппович, поговорить не хотите? — с надеждой в голосе спросил пристав. — Может быть, с вами он более разговорчив окажется, нежели со мной?
— Хочу, Борис Григорьевич, — согласился я. Будет Погорелов со мной разговорчивым, не будет, это уж как получится, а личное о нём впечатление составить себе я должен.
[1] Аква-тофана — прозрачная бесцветная жидкость, не имеющая вкуса и запаха, водный раствор мышьяковой кислоты и экстракта белладонны, сильный яд. В XVII-XVIII вв. широко использовался в Европе для быстрого либо медленного, в зависимости от дозировки, отравления. Название яд получил по имени благородной дамы Тофании ди Адамо, которой приписывалось его изобретение. По неизвестным мне причинам в XIX веке постепенно вышел из употребления.
[2] См. роман «Жизнь номер два»
Дорогие мои читательницы! В честь Восьмого Марта вам подарок — внеочередная прода!
Читатели-мужчины, вы, конечно же, тоже имеете право этим подарком пользоваться, но не забывайте: вам он достался только благодаря нашим замечательным женщинам :)
Следующая прода выйдет обычным порядком в субботу 11 марта
— Никак, Алексей Филиппович? — что ничего у меня не вышло, сообразить Шаболдину большого труда не составило. В зеркало я не смотрелся, но вид имел уж наверняка разочарованный. Да и не особо долгое время моего отсутствия говорило само за себя.
Николай Матвеевич Погорелов, двадцати лет от роду, православного вероисповедания, дворянин, родившийся в Москве, проживающий в доме отца своего, профессора Царской Академии живописи, ваяния и зодчества Матвея Николаевича Погорелова, нумер четырнадцатый в Аптекарском переулке, холостой, студент в той же академии, где профессорствовал его отец, вызвал у меня неприятные предчувствия одним своим видом. Нет, в самой наружности младшего Погорелова придраться было не к чему — высокий рост, прямая осанка, простые и правильные черты лица никак не меркли от некоторой неопрятной помятости, вполне естественной после нескольких дней, проведённых им в камере. Борис Григорьевич любезно предоставил мне возможность поговорить с Погореловым наедине, но любезность эта пропала безо всякой пользы — Николай Матвеевич повторил своё признание в отравлении Гурова и заявил, что причины этого деяния являются его личным делом и говорить о них он ни с кем не станет. Спокойный и уверенный тон, коим эти слова были сказаны, прямой и ясный взгляд, общая уверенная манера держаться убедительно показывали непреклонную готовность молодого человека стоять на своём.
— Никак, Борис Григорьевич, — признал я свою неудачу. — Но соглашусь с вами: Погорелов упорствует именно потому, что знает, кто отравил Гурова. Или думает, что знает. Объяснить его упорство иначе я не могу.
— Вот и я не могу, — вздохнул пристав. — Но пока не могу и понять, кого Погорелов покрывает. Так-то я первоначально про мать или сестру его думал, но…
Я терпеливо ждал продолжения. Имелись у меня кое-какие соображения на сей счёт, но интересно было послушать Шаболдина, заодно и сравнить его мысли со своими. Долго испытывать моё терпение Борис Григорьевич, слава Богу, не стал.
— Про мать с сестрой, думаю, вы, Алексей Филиппович, и сами понимаете, — усмехнулся пристав. — Из всех собравшихся в тот день в доме Гурова именно они были наиболее близкими Погорелову людьми, так кого, как не их, ему выгораживать?
Я согласно кивнул.
— Но зачем им травить Гурова? — риторически вопросил Шаболдин. — Обеим при наследовании по обычаю ничего не достанется, и даже если Гуров им что-то завещал, то наверняка не особо много. Так что вот… — пристав с сожалением развёл руками.
Что же, стоило признать, что мыслим мы с Борисом Григорьевичем сходным образом. И тем важнее становилась необходимость разыскать то завещание, которое является действительным на сегодня. Если, конечно, оно сохранилось, ведь его мог уничтожить и сам Гуров перед составлением нового, а уже новое завещание мог уничтожить убийца, если оно не оправдывало его ожиданий.
С Шаболдиным мы договорились пока что разделиться. Он собрался побеседовать с прислугой в доме Гурова, я
