— Они называют его Кириллом!
— Кто — они? — спросил голос со стороны.
— Эти! — ответил ему другой и захихикал.
— Мое имя — Ягдар-Кирилл!
Кровавый лик ухмыльнулся:
— Так Ягдар или Кирилл?
— Мое имя — Ягдар-Кирилл! — повторил он.
Лязгающие Сапоги повернулись и направились прочь:
— Го-о-о-то-о-о-вьте-е-е… е-е-е-го-о-о… Я-а-а… се-е-ей-ча-а-ас… ве-е-ер-ну-у-усь…
Звон шагов по каменным плитам отдавался гулким эхом, всё больше и больше напоминая колокольный набат…
* * *
— Пробудись, княжиче! Княжиче!
Он открыл глаза, в неверном свете ночника увидел над собою перепуганное лицо брата Луки. Большой монастырский колокол за окном тревожно бил на сполох.
— Пробудись, княжиче! — ненужно повторил сиделец.
— Что случилось?
— Беда! Ох, беда-то какая — смертоубийство в обители!
Глава III
Кирилл выскочил на крыльцо и в потемках тут же со всего размаху ударился лицом о чью-то широкую и крепкую грудь.
— О! А вот и сам ты, княжиче. Что называется, на ловца и зверь бежит, — услышал он голос брата Илии. Потряс головой, с осторожностью пощупал, подвигал пальцами нос.
— Не расшибся?
— Да вроде как уцелел.
— Тебя отец игумен к себе призывает.
— Охти! Вот беда-то, вот поношение-то для обители! — опять запричитал за спиною брат Лука.
— А ну кыш отсюда, мелюзга! — келейник сделал ему страшные глаза, повернулся и размашисто зашагал в предутренний сумрак.
— Убийство в приюте для странников, — сказал он, опережая возможные расспросы. — Кто таков страстотерпец — пока не ведомо. Либо знатный паломник, либо купец: в отдельной келье остановился. Послушник галерейный окликнул чужого человека, выходящего оттуда посреди ночи, а тот вдруг — наутек. Галерейный — в келию, там постоялец весь в крови, уже доходит. Убийца же в темноте на выходе с братом Мартирием едва не столкнулся, вроде как мы с тобою давеча. Брат Мартирий закричал, каин метнулся на лестницу, что в верхние палаты ведет, да где-то там и затаился. Тут уже братия набежали отовсюду — двери затворили, стражу выставили и послали в набат ударить.
Кирилл слушал молча, стараясь как-нибудь приноровиться к широкому шагу брата Илии.
Крыльцо приюта было охвачено двойным полукольцом братий: одни лицами ко входу, другие — от него. Вокруг здания прохаживались послушники, поглядывая на окна. Полукольцо ограждения разомкнулось, пропуская.
Просторную приютскую галерею нижнего яруса уже заполнило монастырское начальство. Отец Варнава стоял несколько наособицу в обществе благочинного и отца Паисия. Брат Илия легонько хлопнул Кирилла по плечу и подался сквозь толпу куда-то дальше.
— Догадываешься, зачем понадобился? — сухо спросил настоятель, одновременно наклоняя голову в сторону подошедшего инока, который тут же стал быстро нашептывать ему на ухо.
— Да, отче. А точно ли здесь убийца?
— Шум да крики многих пробудили. Люди и внизу, и в верхних палатах из келий да спален общих на галереи высыпали — в сутолоке-то ему раствориться легко было.
— Мог и сбежать под шумок.
— Не думаю, что удалось бы.
— А разве галерейный да этот, как его, брат Мартирий не разглядели, каков он видом?
— Княжиче, это уже сейчас свечей сюда понанесли, а ночью всегда — один светоч-ночник на каждую из галерей. Если бы разглядели, тебя бы не звали.
Он вскинул глаза на вновь возникшего перед ним брата Илию.
— В верхних палатах постояльцы уже водворены обратно. Ни они, ни послушники ничего неладного не приметили. Кладовые и приютская трапезная проверены, — сообщил келейник негромкой скороговоркой.
— Добро.
— Отче, — опять подал голос Кирилл, — а если все на свои места вернулись, может, стоит расспросить их: нет ли рядом с ними незнакомого, кого допрежь не было?
— Разумная мысль, уже так и поступили. На всякий случай. Но ведомо ли тебе, княжиче, доподлинно, что такое приют монастырский? Люди в нем спят, сам же он — никогда. И ночью приходят странники да паломники, и в ночь идут. Почти непрестанно. Заснет человек при одних соседях — проснется при совсем других. Такие вот дела. Наверное, с верхних палат начнем, брат Илия.
— Как благословите, отец игумен.
— Тогда с Богом, княжиче! — решительно проговорил отец Варнава, добавив не совсем понятно:
— И постарайся держаться в осознании того, что ты — сын отца своего, князя Вука-Иоанна.
Отец Паисий поманил Кирилла пальцем, зашептал:
— В глаза, как мы с тобою последний раз упражнялись, не зри. Они за собою повести могут. С опущенными веками пребывай.
— Отче, я постараюсь вспомнить все, чему вы успели научить меня. Честное слово, очень постараюсь.
— Ох, чадо, чадо… Да не обучал я тебя ничему, — не смог бы сделать того ни за эти три дня, ни даже за три года. Всего лишь помог пробудиться кое-чему из даров твоих. Не в моих силах выучить игре на бандуре, если отродясь не умею того. Так что не обессудь — учиться только самому придется, уж как там оно получаться будет.
Торопливо погладив его по голове, вздохнул и пробормотал:
— Ай-яй-яй… Ну как же не ко времени все это, Господи, как не ко времени!
Галерейный послушник лязгнул засовом, открывая дверь. Брат Илия жестом попросил Кирилла посторониться; согнувшись едва ли не вполовину, первым шагнул внутрь. Вслед за ним тут же проскользнул низкорослый широкоплечий инок с глубоким косым шрамом через всю левую сторону лица.
— Теперь можешь входить, княжиче.
Два ряда деревянных кроватей с широким проходом между ними занимали почти полностью пространство обширной спальни. Постояльцы сбились кучей в иконном углу, застыли и как будто перестали дышать. Настороженно двигались лишь одни многочисленные глаза.
Келейник игумена с кряжистым иноком расположились по оба плеча Кирилла.
— Только не погубите душ невинных, братцы! — тощий высокий паломник с разлохмаченной бороденкой, отделившись от прочих, вдруг рухнул на колени и протянул к ним дрожащие руки: — Невинных…
— С нами Бог! — громко и раздельно проговорил брат Илия. — А ты вставай, странниче. Нет здесь никого, пред кем дóлжно бы колена преклонять.
Странник неловко поднялся. Прижав ладони к груди, старательно закивал.
— Суть того, что будет происходить сейчас, всем вам уже успели разъяснить — так ли? Вот и хорошо. Ко княжичу подходите по одному. И помните: пред судом Господним равны и крещенные во имя Его, и знающие Его под другими именами, и верные Древним богам. Давай, добрый человече, не бойся.
Мужичок прерывисто всхлипнул. Зачем-то переложив руки на груди, как перед причастием, робко сделал пару шажков навстречу.
Кирилл закрыл глаза:
«А вдруг все до единого затворяться станут?.. Вот удружил-то сам себе… Что там еще отец Паисий говорил?.. Господи, а не самозванец ли я?.. А отец Варнава надеется… Позору-то будет, если ничего не выйдет… Где ты, человече, отзовись!.. Не так, не так…»
Он вспомнил, как вчерашним вечером на верхнем ярусе звонницы созерцал — по совету отца Паисия — сквозь закрытые веки закатное солнце. Попытался опять увидеть тусклый разлитой багрянец, ощутить прохладную ясность внутри. Сопение со всхлипами мешали сделать это, отвлекая и заслоняя всё. Откуда-то из-под сердца начала медленно подниматься мутная гневливая волна.
— Не убивал я, княжиче! Богом клянусь! — простонал безысходно странник.
Кирилл вздрогнул.
Мрак в голове разодрался пополам, отпрыгнул в стороны, а на него хлынул поток страха, боли и отчаянной надежды, среди которых замелькали курочки-пеструшки, гуляющие по двору, круглое улыбающееся женское лицо в конопушках, окровавленная плаха с воткнутым в нее топором неимоверного вида и размера, две довольные детские рожицы, перепачканные малиновым соком, стаи воронья вокруг циклопической, уходящей за облака черной виселицы, теплая, подрагивающая под рукой лошадиная кожа, размытая дождями проселочная дорога, по которой потерянно бредут вдали три маленькие фигурки, полы из нового тёса, недостроенная банька…
