– Не верю! – воскликнул Магн. – Максимин мне доверял, я видел!
– Максимин – возможно. Но не я. А порядок переправы определял не Максимин, а префект Маний Митрил. Императора мы даже не ставили в известность. Всякое бывает. Вдруг я ошибся, твой клиент солгал, а ты, сенатор, – лоялен к своему Августу.
– Сын грязного фракийского пастуха не может быть моим Августом! – с яростью выкрикнул сенатор.
– Тем не менее именно сын пастуха завтра решит твою судьбу. Молись богам, чтобы император Максимин был более снисходителен, чем командующий Максимин.
Позднее Черепанов много думал о том, прав ли он был в своих действиях. Может быть, лучше было самому прийти к Магну и попробовать отговорить его от мятежа. Или попытаться скрыть сам факт бунта от Максимина… потому что именно с этого бунта началось превращение Гая Юлия Вера Максимина в свирепого и беспощадного диктатора, которого Сенат называл кровожадным чудовищем. Предательство Магна, потом бунт осдроенских стрелков… сотни римских граждан, осмелившихся выступить против императора, повисли на крестах, тысячи засекали розгами, бросали диким зверям. В Риме женщины и дети давали обеты, чтобы их император никогда не увидел своей столицы. Сенат боялся и ненавидел своего императора. Император презирал свой Сенат. Он убирал сенаторов с военных должностей и снимал их с должностей гражданских по всей Италии. Он правил жестокостью, потому что был уверен: только так и можно править. Он упразднял гражданские законы и насаждал военные порядки. Он ни с кем не делил власть, даже со своим сыном, которого назначил себе в соправители. Максимин не доверял никому, кроме самых проверенных друзей, и не терпел рядом с собой людей знатного происхождения. Всех, заподозренных в измене, он убивал без суда и следствия. Беря пример с императора, ставленники его поступали так же. И все же сотни тысяч людей любили Максимина и боготворили его власть. Первыми среди них были его солдаты. Потому что для своих легионов Максимин фракиец был не только примером величайшей доблести, не только тем, кто всегда заботился о воинах и неизменно вел к победам и славе. Максимин фракиец был одним из них . Самым лучшим, самым сильным, самым мудрым и храбрым. Он был воином-императором, тем, кто способен повергнуть в прах всех врагов Рима. Увы! Для того чтобы править Великой Империей, этого было недостаточно. Но Максимин делал то, что мог, и все, что мог. Рисковал жизнью наравне со своими солдатами и по справедливости делил с ними славу, победы и добычу. Да, там, в Риме, посчитали, что платят слишком большую цену за его победы, тем более что Максимин фракиец был первым из тех, кого позже назовут «солдатскими» императорами. Первым, но не последним их них. Позднее, в истории, написанной его врагами, Максимин предстанет свирепым и кровожадным чудовищем. Но даже враги вынуждены будут признать его храбрость, талант полководца и славу, которую он снискал у своих воинов. Да, Максимин фракиец был суров со своими подданными, но зато к врагам Империи он был беспощаден .
«Sint ut sunt, aut nоn sint» [86]
«При нем (Максимине) было множество других войн, из которых он всегда возвращался первым победителем, с огромной добычей и пленными…» [87]
«Он привлекал к себе доносчиков, подсылал обвинителей, выдумывал преступления, убивал невинных, осуждал всех, кто только ни являлся на суд к нему, превращал богатейших людей в бедняков, добывал себе деньги только тем, что делал несчастными других, без всякой вины погубил многих консуляров и военачальников: некоторых он сажал в порожние повозки, других держал под стражей, в сущности – он не пропускал ни одного повода проявить свою жестокость…» [88]
«…Максимин I заслуженно стал первым в длинной череде данувийских императоров (из числа опиравшихся на силу воинов римского государства), спасавших в последующие полвека Рим от хаоса, хотя цена за это оказалась разорительной». [89]
Десятое мая девятьсот восемьдесят девятого года от основания Рима. Второй год правления императора Гая Юлия Вера Максимина. Зарейнская Германия
– Трогус! Справа! Обходят! – надсаживаясь, кричал Черепанов. – Ах сын больной козы! Буккинатор! Труби: «Второй когорте! Вправо!»
– Черт! Мать вашу…! – выругался он по-русски. – Гребаное болото! – и снова по-латыни: – Бенефектарий! Кентуриона третьей когорты – ко мне! Живо!
Проклятые германские болота. Чертовы чащи! Ни строй развернуть, ни правильную атаку повести… не видно ни хрена!
Они уже вторую неделю продирались сквозь германские леса. Максимин пер вперед, словно одержимый. Алеманны отступали. Черт! Если бы они просто отступали! Они рассеивались ! И снова возникали в самый неподходящий момент. Вот как сейчас.
Позавчера «инженеры» разобрали очередную засеку, пробили дорогу, Черепановский легион ушел вперед, а когда за ним последовал первый фракийский Феррата, из-за деревьев вдруг посыпались стрелы, и авангард первого тут же встал и ушел в глухую оборону. А затем этот недоделок Феррат, вместо того чтобы догонять своих, решил поиграть в кошки-мышки с германцами в их собственных лесах. При том, что у него в легионе было всего три алы легкой конницы, четыре сотни осдроенских стрелков и пять тысяч тяжеловооруженной пехоты, совершенно бесполезной.
Максимин, шедший вместе с двумя преторианскими когортами во главе армии, рвал и метал. Но поздно. Феррат уже завяз наглухо. Можно было поклясться, что, пока префект первого фракийского гоняется за одними варварами, другие уже валят деревья, отсекая Первый Фракийский от Одиннадцатого Клавдиева.
Командуй войском Черепанов, он бы немедленно сдал назад, но командовал не он, а бешеный Максимин фракиец, который знал только одну команду: «Вперед!»
Все, что мог сделать Черепанов, – это вызвать к себе Коршунова и на свой страх и риск дать ему команду, отделившись от основного войска, повести свои три тысячи готов-ауксилариев параллельным курсом, желательно скрытно и с опережением. Тоже – невероятный риск. Где-то неподалеку болтались остатки войска союзных алеманнских племен совокупной численностью не меньше двадцати тысяч. Под рукой Максимина, когда он отправился в погоню, было два полных легиона, две с половиной тысячи преторианцев и порядка пяти тысяч вспомогательных войск. Вполне достаточно, чтобы стереть в порошок не двадцать, а сто тысяч германцев. Но – на ровной открытой местности, а не в этих чертовых лесах и болотах.
