Этот город был как две капли воды похож на тысячи других: слишком много людей, домов и так мало парковочных мест, зелени. Каждое утро он просыпался, отряхивался от кислотной росы и вдыхал еще прозрачный холодный воздух. Он знал, что тот исчезнет, растворившись в жаре асфальта, как только земли коснутся первые лучи солнца.
Все должно было начаться как обычно: брошенный подальше будильник, растворимый кофе с сахаром, бутерброды, забытая вечером тарелка на тумбе телевизора, к которой основательно присохли остатки ужина, приглушенный звук радио вместо фона, шум воды из-под крана, жужжание фена и шорох полотенец. Вроде бы. Но это утро так не началось. Нигде не пахло кофе, никто не закатил скандал из-за тарелки. Не укладывал волосы, чтобы выйти из дома и испортить прическу в метро. Никому не было до этого дела. Все жители застыли у окон, впервые, казалось, так пристально вглядываясь за пределы их мирков. Что-то необъяснимое и устрашающее надвигалось стремительно и безостановочно, готовясь накрыть город. И уже накрыло сознания людей. Жители чувствовали нечто новое, путались в себе, напрягали глаза и слух, воображение и разум. Но тишина перед неизвестной бурей только сгущалась. Не пели даже птицы, не ревели двигателей проснувшихся машин — они либо бесшумно ползли, стараясь не привлекать к себе внимания, либо стояли, глядя подслеповатыми фарами перед собой. Тоже ждали. Тоже не знали, чего именно.
Придерживая одной рукой живот, немолодая женщина с растерянным лицом и мешками под глазами вышла на улицу, покинув ставшую вдруг тесной квартиру. Ей нужно было отдышаться и прийти в себя. Накануне вечером женщина узнала, что беременна. В ее-то возрасте…
Сзади раздался грохот, и женщину волной отнесло в сторону. Она с визгом покатилась по асфальту, обдирая колени, локти, лицо и плечи, прикрывая живот, в котором теплилась зарождающаяся жизнь.
Держись, Нина…
Женщина прикрыла голову руками, зажмурившись, почти прикоснувшись губами к земле. И замерла в ожидании удара. Мощного, смертоносного, близкого, ведь грохот, так похожий на звук взрыва из фильмов, слышался отчетливо.
Порыв ненормально теплого ветра со странным запахом, не сравнимым ни с чем знакомым, заставил внутренности сжаться, а сознание помутиться. Дом за спиной покачнулся, и часть стены обрушилась. А потом только тихий шелест листьев, пронесшийся по перекрестку. И все. Прошло несколько секунд, минут, а может быть, даже часов, но женщина так и лежала на асфальте, свернувшись клубком, и глотала воздух, стараясь не обращать внимания на запах собственной крови. Вокруг бегали выжившие люди, пожарные, выли машины и дети с матерями.
И никто не замечал: что-то изменилось. Это нельзя почувствовать руками, увидеть или услышать. Это что-то пришло с ветром, осело на пылью на коже и навечно поселилось в теле каждого, затаившись в самых укромных уголках.
Интермедия. Простые (не)люди
В пронзительно-белой лаборатории, совсем не похожей на комнату, сидело двое детей. Прямо посередине, на полу, игнорируя широкую кровать и кресло у входа. Искусственный голубоватый свет, режущий глаза, не мешал им, навязчивое шипение кондиционера — тоже. Они были заняты лишь друг другом.
Ребенок завороженно водил кончиками пальцев по лицу другого ребенка, и тот хихикал от щекотки. Водянистые, почти бесцветные глаза, лишенные способности видеть, двигались от переизбытка чувств вместе с руками, словно пухлые пальцы были зрячими. А смеющиеся, с почти черной радужкой вокруг зрачка глаза нового друга закрывались попеременно, когда их касалась влажная от волнения ладошка. Оба малыша стеснялись заговорить, и тишину разбавлял только их смех. Чистый, искренний и немного робкий. Две женщины, наблюдавшие за ними снаружи через стеклянную автоматическую дверь, молчали, пока одна из них не вздохнула, с умилением глядя вперед.
— По-моему, они подружатся. Какие милые дети!
— Дети? — вторая женщина, истощенная, изнеможенная, с ужасом начала указывать пальцем в сторону знакомящихся малышей и закипать: — Это не дети, Ивэй! Это чертовы продукты мутации! Нам конец. Нам всем конец, — запричитала она, махая руками, и Ивэй обернулась:
— Хельга, успокойся сейчас же. Они люди, только немного другие. И рожаем их мы, люди, если ты помнишь.
— Этот монстр не мой ребенок, — палец указал на хихикающего мальчишку, а глаза Хельги сделались безумными. Почерневшие радужки в красных белках. Красные белки в черных мешках опухших от слез и разочарования век. — Я пыталась… Но не могу. Не могу! Пойми меня!
— Понимаю, — машинально отозвалась Ивэй. Она уже не слушала Хельгу, она пыталась по губам разобрать слова ее ребенка. Он наклонил голову вперед что-то говорил, видимо, пытаясь описать цвет своей шевелюры. А в водянистых глазах-болотцах Нины плескался восторг. Ивэй никогда не видела у нее такого выражения лица, и ей было ужасно интересно за ним наблюдать.
Вообще наблюдать за не-людьми. Теми, кто стал последним звеном эволюции, последним поколением разумных существ на планете. За теми, кто положил человечеству конец.
Ивэй помнила события семилетней давности. Переполненные больницы, нескончаемые похороны и паника. Во всем мире. Люди умирали один за другим от неизвестной болезни, буквально сгорая на глазах, а те, кто остался в живых, каждый день ждали, что настанет и их час. Это продолжалось почти год. Лихорадка, охватившая весь мир, погасла так же быстро, как и вспыхнула. Люди не успели остановить распространение вируса, нового, неизвестного, названного 1574G — U[1].
От людей власти благоразумно скрыли истину, ограничившись простым объяснением: фатальная ошибка ученых. Группа энтузиастов, которая вместо «лекарства от старения» синтезировала этот вирус, исчезла, словно ее никогда не существовало. Правда пропала вместе с ними, вот только последствия никуда не делись. Вскоре после того, как стихли новости об очередном погибшем городе, когда люди вот-вот вздохнули с облегчением, мир застыл, огорошенный новостью: человечеству конец. Те, кто выжил, кому удалось избежать лихорадки, все равно оказались заражены вирусом 1574G — U. Он вызвал генную мутацию. Дети рождались… Не-людьми. И один из первых таких детей сейчас сидел и хихикал, водя дрожащими пальцами по лицу второго. Нина знакомилась со своим первым другом.
Хельга зажмурилась, перевела дыхание и бросила последний взгляд на своего сына. Или дочь. В любом случае, «оно», бесполое, безрукое и несуразное, было ее ошибкой. Это его отцу нужен был маленький человекоподобный монстр, а не ей, но теперь Тимма нет. Он запретил отказываться от сына и отдавать его в детский дом, и после смерти мужа Хельга не смела нарушить это обещание. Она столько времени мучилась, боролась с собой, своей ненавистью и расшатанной психикой, пока не связалась с Ивэй— бывшей однокурсницей, что всегда вытаскивала ее из любой трясины. Подруга согласилась позаботиться о ребенке здесь, в Юсте, где изучали не-людей. У Хельги не забирали право на сына: формально она оставалась его матерью, поэтому она не нарушила обещание, данное Тимму, но избавилась от этого ребенка. Она убедилась, что не сможет полюбить его. И теперь сделала все, что могла, чтобы у этого существа, которого муж назвал именем, приготовленным для настоящего сына, была лучшая жизнь.
