Ивэй вздохнула, толкая детей к кровати и про себя отмечая, что нужно сделать перестановку и купить еще одну. И малыши немного расслабились.
— Няня тоже будет жить здесь? — Нина похлопала ладошками по креслу, похожему на то, в котором Саара сидела в Юсте.
— Нет, но будет приходить каждый день. Кроме воскресенья, как обычно. В остальное время я буду рядом.
— Как мама? — воодушевилась Нина, и Ивэй не смогла сдержать улыбки. — А можно, я буду называть вас мамой?
Она схватила руку Ивэй и начала ее трясти, а женщина оторопела. Вопрос ввел ее в ступор. Но тут Влез Куд и окончательно лишил женщину способности говорить:
— Мне тоже надо называть вас мамой? — он привалился к ее ноге с другой стороны от Нины, задрав голову и опираясь подбородком о бедро, но тут же отскочил, услышав взрыв гортанного хохота: мужчина тихо сполз по стене. Ивэй стремительно вышла из комнаты с красным, как помидор, лицом, и Нина наощупь пошла за ней, повторяя свой вопрос.
Куд остался в комнате один на один с незнакомцем и почувствовал себя неуютно. Мужчина уже не смеялся: пристально рассматривал мальчика не-человека.
— Ее зовут Ивэй. А я Джонатан. Меня можешь называть папой, если хочешь, — он улыбнулся Куду и «поздоровался» с пустым рукавом его расстегнутой рубашки, словно это было привычным для него движением. — Надеюсь, мы подружимся. А Ивэй лучше называй по имени. У тебя ведь все-таки есть мама. Настоящая.
— Вы знаете ее?
— Еще как. И Тимма, отца твоего, я знал.
Мальчик удивленно захлопал глазами, услышав это имя, и Джонатан улыбнулся тепло и открыто. Как Тимм.
— Хорошо, — сказал Куд, смутившись этой улыбке. — Тогда я буду называть Ивэй по имени, а вас Джо.
— Папа-Джо? — уточнил мужчина и хитро подмигнул ему. Куд окончательно растерялся и пролепетал:
— Ладно…
* * *
Ивэй опустила стакан с водой на стол, обессилено уставившись в окно. Выглядела она ужасно, и Джонатан присвистнул, ловя ее отражение в зеркале.
— Ты как? — он был действительно обеспокоен ее состоянием. Может быть, она еще не отошла от внезапного становления «дважды мамой»? Он вспомнил молодость и двадцатилетнюю девушку, которая делала все, что ей хотелось, а потом ошарашенно смотрела на результаты секундного «почему бы и нет». Давно она не возвращалась в столь бурную юность.
— Не знаю, — честно призналась Ивэй и тут же усмехнулась. — Кажется, я начинаю понимать Хельгу. Крыша едет просто.
— Да брось. Они обычные дети. Очень, кстати, милые. Ладно хоть не дерутся — уже хорошо, вот я в их возрасте с братьями…
— Ты зрачки Куда видел? — вскинулась женщина, еще шире распахнув глаза, которые стали похожи на две плошки. Волосы всклокочены, отчего создавалось ощущение, что сейчас пять утра, а она забыла причесаться, на блузке пятно от кофе, на коленях — вода из стакана. И ногти покусаны — она опять вспомнила детскую привычку.
— Видел. Как у кошки, когда та смотрит на кусок колбасы в твоих руках, необычно. Просто радужки темные, как у Тимма, ну и что с того? — Джонатан пожал плечами, роясь в холодильнике, а Ивэй только и смогла, что опуститься на стул, не сводя с него огромных глаз. Она хихикнула, глупо и нервно, но из горла вырвался всхлип, отчего-то похожий на икоту.
— Мне страшно, Джо. Я не справлюсь. Точно не справлюсь — из меня никудышная мамаша!
— Не принимай близко к сердцу, дорогая, все будет хорошо! Я на подхвате, не забывай, — он, хрустя бутербродом, щелкнул ошалевшую от переживаний женщину по носу и обнял ее, когда она совсем скисла, почти повиснув на его плече. — Кстати о колбасе. Будешь?
— А вот буду, — буркнула главный генный инженер корпорации «Юста» и со вздохом вгрызлась в бутерброд с маслом и толстым куском ветчины.
* * *
Дети привыкали к комнате. Обещанная Саара все не появлялась, Нина изнывала от нетерпения и ходила туда-сюда, трогая все подряд и считая шаги. Куд лежал на кровати, глядя в потолок, и думал. Много и обо всем. Иногда скашивал глаза на девочку, стоило ей запнуться или на что-то налететь. И каждый раз улыбался, понимая, что здесь, в этом доме, его никто не назовет ущербным, как мама.
Но как с этой Ниной заговорить? Что вообще делать? Там, в лаборатории, все произошло само собой, а здесь все совсем по-другому. У девочки заурчало в желудке, и она остановилась, слегка краснея и хватаясь за живот.
— Хочешь есть? — Куд, обрадованный внезапно полегчавшим воздухом, перевернулся. — На вешалке сумка висит, достань из нее печенье. Прямо, в сторону. В левом кармане под клапаном, нащупала?
— Ага. Спасибо, — Нина, смущенно бормоча, выудила раскрошенное печенье, припрятанное матерью Куда, которую не заботило, каким образом он будет оттуда это печенье доставать, и захрустела. — А ты будешь?
— Давай, — согласился мальчик и, скатившись с кровати, подошел к девочке, сев рядом. — Не двигайся. Я сам буду наклоняться. Папа всегда так делал.
И они, сидя на полу возле двери, ели печенье. Одной рукой Нина выуживала крошки для себя, другой — кормила Куда, держа ладошку на уровне локтя. Обоим было в новинку все происходящее, но это их и подбадривало. Они одинаковые. А значит, почти родные. Они с самого начала не задавали друг другу вопросов о том, каково это — не видеть или не иметь рук. Как-то само получилось, будто им это было не нужно. А может, неинтересно.
А может, они просто забыли об этом в водовороте переезда. Они были детьми, которые задают вопросы взрослым и совсем не задают их друг другу.
Запись первая. Ноябрь. Истоки и карандаши
Оз никак не мог проснуться. Что-то не отпускало его, умоляло остаться. Озу казалось, что если он проснется, то упустит нечто важное, какой-то ответ на еще не заданный вопрос. Мальчик уже почти дотянулся до дна сновидения, где слышались музыка, голоса и радость, пробирающаяся под кожу, где пахло солнцем и улыбками, а чьи-то руки обнимали шею. Этот сон почти удалось достать, но вместо того, чтобы ухватиться за него, мальчик распахнул глаза, зажмурившись от яркого света, ударившего в лицо. Что-то в последний момент вытолкнуло его, и он услышал отчетливое: «нужно вернуться к истокам!», почему-то прогремевшее голосом Смотрителя. Ему было невдомек, что это означает. Оз никогда не видел таких странных снов, но чувствовал, что этот вернется к нему еще не раз. Может, виной этому дневник ребенка, который он читал всю ночь?
Через три минуты после пробуждения мальчик, все еще валяющийся на смятой постели, услышал шум. Зашипели двери, и в Комнату въехала Эмма. Запахи солнца и уюта растаяли, руки исчезли, а голоса смолкли, будто Эмма раздавила их своими колесами, размазала по полу. Она как-то недовольно плюхнула поднос с завтраком на стол, а потом, уперев руки в бока, осуждающе уставилась на Оза, сжав тонкие губы в полоску. Часы показывали половину первого дня.
