перебирая своими «лапами», перескакивал через камни «краб». И чуть левее ещё один, а за ним ещё… Беглого взгляда ему хватило, чтобы насчитать десяток подвижных мин. Все они бежали и бежали в сторону траншей. Ничего другого он увидеть не мог, механизм работал согласно заданной программе, двигался в заданном направлении, находил цель и срабатывал. Конечно, запуская их, НОАКовцы понимали, что добегут далеко не все, а может, и ни один механизм не добежит, но одну из своих задач «крабы» всё равно выполнят.
Пумм…
Ещё один короткий всполох в ночи. Очередной «краб» добегает до очередной мины. А китайский офицер с той стороны уточняет на своём планшете контур минных полей перед позицией противника.
Но и это ещё не самое страшное. Урядник, не оборачиваясь, отдаёт приказ Милевичу, который теперь следует за ним повсюду:
— Радист, двадцать шагов назад.
Он специально говорит это в общий канал связи, чтобы все казаки, уже ведущие бой, знали, что командир рядом.
— Есть двадцать шагов назад, — сразу откликается радист и уходит по ходу сообщения подальше от передовой траншеи.
И почти сразу прилетает первая мина, рвётся с этим своим неприятным звуком, не долетев до позиций казаков, что расстреливали «крабов», метров десять. Те перестают стрелять.
«Первый недолёт… А сейчас прилетит десяток».
Казаки в его взводе опытные, он не видит их, но и так знает, что они сейчас присаживаются на дно траншеи и, скорее всего, снаряжают оружие.
И тут на этот участок одна за другой, с интервалом в десять секунд, начинают падать мины.
Танн… Танн… Танн…
Хоть время по ним засекай. Десять секунд — прилёт, десять секунд… и ещё одна рвётся совсем рядом, почти над головой. А следующая влетает уже к нему и бьёт в стену траншеи в десяти метрах от него, засыпая урядника комьями грунта и песка. А кроме комьев и песка, он получает ещё два осколка. Небольшой прилетел чуть выше «локтя», а вот второй, увесистый такой, сильно ударил его в поножи.
«Только бы не в привод бедра».
Он внимательно следит за сообщениями на мониторе: нет, про выход из строя узлов движения ничего нет. Впрочем, это ещё ничего не значит. Он потом проверит, когда переждёт налёт. А мины всё прилетают и прилетают:
Танн… Танн…
Крупный осколок пролетел вдоль траншеи, кажется, в сантиметрах от микрофонов шлема: фрррррр… И снова…
Танн… Таанн…
Пыль не успевала оседать. Сплошная серая пелена. Аким дважды протирал камеры и считал разрывы… Он думал, что на этот участок обороны упадёт десяток мин… Нет, на это раз всё было всерьёз. Саблин насчитал двадцать два разрыва, прежде чем мины перестали прилетать на передовую траншею четвертого узла.
— Все живы? — спрашивает Аким, вставая и проверяя привод на правой «ноге».
— Казак Уманович, — с видимым трудом отвечает его боец, — ранен.
— Что с тобой?
— Бок, кирасу преломило, осколком… кажется… — глубоко дыша, отвечает Уманович.
— Кровотечение?
— Есть мальца…
— Ельнин, — сразу вызывает Саблин казака, который служит в том же отделении, что и Уманович. — Ты цел?
— Так точно, — отвечает казак; он уже всё понял и добавляет: — Уже иду к Умановичу. Отведу его к санитару.
И тут, после почти стихших шумов, один казак хрипло говорит, вернее, почти кричит, словно напоминает братам, словно упрекает их в их спокойствии:
— «Крабы!» Близко уже… — не сразу Аким узнаёт по голосу обычно уравновешенного казака Сапожникова.
Нужно успокоить всех, и урядник отвечает казаку через общий канал:
— Вижу я, работай спокойно…
Он взбирается повыше, выглядывает из окопа и почти сразу через матрицу ПНВ видит серую картину, в которой два механизма, переваливаясь на комьях вырванного гранта, буксуя в оседающей пыли, сваливаясь в ямки, тем не менее ползут в его сторону. А один прямо на него. Барахтаются на неровной после мин и снарядов поверхности, но движутся, с непреклонной волей, присущей машине. Старые «крабы» были намного больше этих. Раза в полтора точно. В тех было больше взрывчатки. Но они были, что ли, «потупее» нынешних, да и попасть в старых труда не составляло. А эти были заметно мельче, но зато они стали проворнее. Они даже научились прятаться в ямках или за камнями, замирать там, выглядывая наружу, оценивая ситуацию, научились менять направление движения.
«Раз, два… Вон ещё один… Три… И ещё два…».
Пять штук. Бегут, перебирая своими паучьими лапами, вперёд, стараются. Прошли, значит, минные поля. Проскользнули между мин. И теперь торопятся найти свою цель. Времени у них немного. Аккумуляторы-то махонькие. Поэтому и спешат к траншеям…
А туда их никак нельзя допускать. Там механизм притаится и замрёт, почти невидимый среди комьев грунта, и будет ждать приближения человека. А если тот не будет приближаться, так он снова начнёт двигаться, потихонечку, короткими перебежками, чтобы не быть обнаруженным, и так будет таскаться по дну окопа, пока не найдёт кого-нибудь, кому можно будет вцепиться своими «лапками» в голень, или просто не взорвётся под ногой. В них всего двести граммов взрывчатки, но этого вполне хватит, чтобы искорёжить приводы на «ноге» даже самой тяжёлой брони. А также изувечить и саму ногу. Ногу человека.
Нет, их нельзя допускать до траншей. Саблин поднимает дробовик, одновременно переводя предохранитель в положение «огонь». Упирает в плечо и сразу стреляет. И промахивается… Картечины поднимают пыль рядом с опасным механизмом.
«Давно не стрелял».
Это он так себя оправдывает. На дистанции тридцать метров он не должен был промахнуться в «краба», который подзавяз в пыли. Вторым выстрелом он разбивает подвижную мину, только паучьи ноги разлетаются в разные стороны. Он снова целится, и ещё один «краб», не сдетонировав, разлетается на куски. Он поводит стволом в сторону в поиске следующей цели… И видит, что за теми пятью, что он насчитал, на него ползёт ещё десяток передвижных мин… Если не больше. А у него в дробовике всего два патрона, и придётся перезаряжать…
— Милевич! — сразу говорит Саблин,
