виделись в прошлый раз, тебя называли Субъектом Семь. Мы с тобой говорили, помнишь?
Бисквитин помотала головой.
– Внимание: наша обвинистрация за действия прошлого куроводства ответственности не несет.
– Неужели ты совсем меня не помнишь?
– Ночью все щетки серы. А где твоя бандана? Я как-то съела такую, только не серую, а горчичневую.
– Ага! – улыбнулся мужчина.
(Теперь Бисквитин поняла. Он сразу показался ей знакомым. Внутри у него сидела женщина. Все выворот-нашиворот!)
– Ну что, – сказала муженщина, – теперь тебе получше?
– Приносим извинения за причиненные удобства.
– Послушай, Седьмая, Бисквитин, мне скоро пора будет уходить. Могу я как-нибудь тебе помочь?
– Да ты в угаре, стиляга! Круто. Горячая тучка.
– Может, прогуляемся? Найдем кафе, сядем за столик, перекусим. Что скажешь?
– Разрази меня гном! Пора смываться, мой старый начайник!
– Я возьму тебя за руку, ты не против?
– Уже многие пытались, Тракли. Оставь меня. Я тебя только задержу. Это приказ, мистер. Давай валить отсюда. Мелкая шпана.
– Все хорошо. Пойдем со мной. Присядем. Ты взбодришься. Я пришлю к тебе помощь.
– Боже. Обратного пути нет, учти. Только не в мою перемену.
– Это будут мои люди, а не те, другие. Тебе не навредят. Обещаю.
– Дело не в тебе, а во мне.
– Давай-ка запахнем халат. Вот так.
– Я несу полную ответственность.
– Вот, так-то лучше.
– Что за жизнь, чувак, что за жизнь!
– Пойдем?
– Наугад.
Пациент 8262
Заканчивается все вот как: ко мне в палату заходит человек. Одет он в черное, на руках – перчатки. Вокруг темно, горят только дежурные лампы в коридоре, однако мужчина меня видит. Я лежу на больничной койке, подголовная секция приподнята; пара трубок и проводки соединяют мое тело с медицинскими приборами. Человека в черном это не волнует: медбрат, который мог бы услышать сигнал тревоги, валяется в конце коридора связанный и с заклеенным ртом; его монитор выключен.
Мужчина закрывает дверь, и в комнате становится еще темнее. Он тихонько, на цыпочках подбирается к изголовью кровати, хотя разбудить меня не так-то просто, ведь врачи дали мне успокоительное – слегка одурманили, чтобы лучше спалось. Незнакомец оглядывает койку, даже в полумраке подмечая, что одеяло и простыни плотно подоткнуты, а я туго спеленут, будто в коконе.
Убедившись, что я неподвижен, мужчина берет свободную подушку, осторожно опускает мне на лицо, а затем резко наваливается сверху, давя ладонями на подушку и локтями прижимая мои руки к койке. Он переносит вес почти целиком на верхнюю часть тела; в пол теперь упираются лишь носки его ботинок.
В первые секунды я не сопротивляюсь. А когда начинаю, незнакомец только ухмыляется. Мои слабые попытки высвободить руки или отбрыкаться ни к чему не приводят. Даже здоровый, сильный парень, будь он накрепко замотан в простыни, вряд ли сбросил бы с себя такую тяжесть.
Последним, отчаянным рывком я пытаюсь выгнуть спину. Человек в черном легко меня усмиряет. Спустя мгновение-другое я падаю без сил и больше не шевелюсь.
Мой противник далеко не глуп – понимает, что я могу притворяться мертвым.
Идут минуты, а он – неподвижный, как и я, – лежит сверху, время от времени сверяясь с наручными часами, дабы убедиться, что мне конец.
…Вот только прибор, который отслеживает состояние моего сердца, не издает надсадного писка. Сигнал не учащается, пока я отхожу в мир иной. Вообще ни звука! Мужчина в черном ждал обратного, поэтому немного озадачен.
Теперь он, разумеется, посмотрит на часы. И поймет, что с моего последнего взбрыкивания прошло уже больше двух минут. Он хмурит лоб (наверное; я не вижу). Затем наваливается на меня еще сильнее. Его ботинки со скрипом отрываются от линолеума. У нас похожие представления о возможностях человеческого организма, а значит, незнакомец в курсе, что спустя четыре минуты наступит окончательная смерть мозга.
Он выжидает четыре минуты.
Мужчина в черном ослабляет хватку и осторожно приподнимает подушку. Потом отбрасывает ее в сторону и смотрит на меня сверху вниз, после чего бросает любопытный, но не слишком обеспокоенный взгляд на мониторы аппаратов, стоящих возле койки. Вновь поворачивается ко мне, едва заметно сдвинув брови.
Вероятно, его глаза уже немного адаптировались к сумраку, и теперь убийца ищет причину, почему не сработал тревожный сигнал. Наконец он замечает крошечную прозрачную трубочку, почти неразличимую во тьме, – она идет от моего носа к баллону с кислородом. (Его внезапное удивление от меня не укрылось, поскольку глаза у меня чуть-чуть приоткрыты и гораздо привычнее к темноте.)
Моя правая рука выскальзывает из-под простыней. Чуть раньше, едва заслышав странные звуки из коридора, я достал из-за прикроватной тумбочки нож для овощей. Кардиомонитор выключил тоже я.
Я замахиваюсь ножом, взрезаю воздух и попадаю в подушку, которую подставил незнакомец, пытаясь защититься. Лезвие утыкается во что-то твердое, я чувствую отдачу. Подушка рвется, вздымая облако из крошечных кусочков белого поролона, которое начинает медленно оседать, в то время как человек в черном, спотыкаясь, устремляется к двери, сжимая одну руку другой. Изможденный, я валюсь на пол, увлекая за собой постельное белье, не в силах выпутать ноги из кокона простыней. Мой выпад, должно быть, повредил или отсоединил какие-то провода, потому что тревожные сигналы все-таки раздаются.
Если бы нападавший мыслил ясно и не запаниковал из-за раны, то мог бы остаться и довершить начатое, воспользовавшись моей слабостью, однако он буквально таранит дверь, распахивает ее настежь и убегает, зажимая порез. Выпутавшись наконец из круговерти простыней, я выползаю из их чрева, словно новорожденный, и замечаю на линолеуме чернильно-темные пятна. Так и лежу, хватая ртом воздух, на окровавленном полу, а вокруг снежинками вьются мягкие кусочки поролона.
Никто не приходит, так что в конце концов именно я освобождаю привязанного к стулу дежурного медбрата, чтобы тот вызвал полицию. Лишившись последних сил, оседаю на пол.
На следующее утро моего несостоявшегося убийцу находят мертвым в разбитой машине. Автомобиль врезался в дерево на проселочной дороге в нескольких километрах от клиники. Рану я нанес не смертельную, однако кровь текла обильно, а беглец не стал задерживаться, чтобы как следует перевязать руку. Полиция считает, что он, должно быть, увидел на дороге животное – оленя или лисицу, резко свернул, а окровавленные пальцы соскользнули с руля. К тому же парень оказался непристегнут.
В течение двух месяцев я постепенно иду на поправку, после чего без лишних церемоний покидаю клинику, в которой провел почти полтора года.
Что теперь? Я смирился с произошедшими событиями и своей в них ролью. Кроме того, я признаю, что все закончилось и что по-прежнему разумнее считать, будто ничего
