Покончив с этим делом, Воронков пошел в ванную. Заряженную пушку взял с собой.
На дверку ванной повесил новую одежду: чистая футболка, тонкий свитер и брюки — от серого «почти выходного костюма» — единственные теперь чистые порты да джинсовую куртку — последнюю из курток, имевшихся в гардеробе. Псевдокожаная валялась без рукава, кожаную чистить и чистить теперь, а эта, хоть и без подкладки, но на свитер — сойдет. И хоть странно разгуливать в брюках от костюма и джинсовой куртке, но кого это волнует в свете всего происшедшего?
Однако вот ведь, даже в такой ситуации думается о простых вещах — совместимости предметов одежды и прочей ерунде: Как все же традиционно настраивается нашей жизнью мышление человека! Ох и сильно ты, давление «круга общества»!
Он не знал, к чему и зачем готовится. Но чувствовал, что должен быть готов ко всему.
Пока ванна наполнялась, вздымая к небу угрожающие клубы белоснежной пены, Сашка щедрой рукой сыпанул в миску Джоя сухого собачьего корма, припасенного в шкафчике на кухне на случай, когда кашу варить для пса будет недосуг, да налил воды.
Джой жадно захрустел гранулами, похожими на «козьи наки», как сказал один мальчик.
Нужно было покормить и себя любимого.
Пошуровав в разгромленной кухне, Вороненок нашел банку армейской, еще старых запасов, тушенки. Той, что без этикетки, в солидоле, и с секретным номером на крышке, означавшим для понимающего много чего. В такой тушенке нету никаких соевых белков. В ней только мясо, лаврушка, соль да перец черный — как тушенке и положено.
Обернув маслянистую банку туалетной бумагой «для удобства удержания», Сашка открыл ее кортиком, потому что открывалки не нашел, а ножик раскладной был в куртке, брошенной в прихожей. Кортик вспорол толстую жесть с какой-то жадной, радостной легкостью. Налил себе граммов семьдесят водки в стакан, поллитровую кружку воды, обнаружил в разбитой пластиковой хлебнице пару сухарей, расположив это все на табуретке под рукой вместе с пистолетом и кортиком, полез в пену.
— Лафа-а-а-а!
Врут языкастые писаки, что де любовь и война — единственно достойны настоящего мужчины! Нет, ребята. Война — дело грязное, и не только в плане гигиены. Любовь — это, конечно, это ведь как — «что такое рыцарь без любви?» — это уж как повезет. А теплая ванна с солью морской и пеной, банка неразогретой армейской тушенки под водочку да с ржаным сухариком, после голодных трех с лишним суток, пушка верная под рукой — оно тоже неплохо и для настоящего мужчины не только не зазорно, но и в самый раз.
Извольте видеть, господа гусары, — отмокает в горячей воде, напустив в нее аккурат и морской соли, и пены одновременно, покоритель иных миров и измерений, отважный первопроходец и где-то даже проходимец, натянувший нос времени и пространству. Даже чуть задремал.
И в полудреме подумалось Сашке, что со временем и пространством у него получилось не очень хорошо. Ведь он ломанулся на тропу эту, Альбой показанную, для того, чтобы путь срезать и время выиграть, уходя от погони. И время, судя по несходству показаний часов, действительно срезал. Да еще как! Трое с гаком суток уложил в отрицательную величину. А вот путь сократить — не вышло. Отмахал изрядно.
Старик Эйнштейн подкрался незаметно… Применяется ли к путешествию по иным мирам принцип рычага? Наверное, только для неопытных путешественников. Потому что Альба играючи сокращала и время и пространство, действительно экономя, но не теряя и то и другое.
«В другой раз буду проворнее, — подумал Сашка и даже чуть не подпрыгнул, — нет уж! Не нужно мне другого раза!»
Но напряжение понемногу отпускало.
Начались какие-то «маниловские мечтания» о путешествиях по иным мирам, но только непременно уютным, как та зачарованная изумрудная долина. Вот куда бы на пикничок…
Или поохотиться в том лесу, реликтовом, на панцирноголовую тварь — крокодила-летягу, как бишь его? Тахорг? Нет… Грунарг — засадный, блин, хищник. Рыжего еще позвать, то-то порадуется. И череп потом повесить в коридоре. И бросить так небрежно Ленке, когда она появится: «А, это-то? Это скальный грунарг. Засадный, понимаешь, хищник. Вымирающий вид! Вон видишь, сапоги стоят? Думаешь, крокодил? Фиг вам. Из кожи этого самого»…
И от этих героических мыслей начала сниться какая-то эротическая фантазия.
Ленка пришла и ходила по разоренной квартире голая.
И говорила с укоризной, перешагивая через содранный линолеум и обломки мебели:
— Ну не стыдно тебе даму в таком разоре принимать? За кого ты меня принимаешь? Я, конечно, принимаю тебя таким, как есть. Но это же не повод… Это неприемлемо.
И была почему-то в галошах на босую ногу и в косынке на шее. И все время вплетала в каждую фразу «принимать» в самых неожиданных сочетаниях.
И радио пело голосом солиста ансамбля краснознаменной свистопляски под управлением Александрова:
Он дошел до края ночи
И вернулся между прочим!
Пелось это героически, протяжно и бесчувственно одновременно.
А Сашка ходил за Ленкой, весь в пене из ванной, и пытался вставить про череп панцирноголового трофея в коридоре и про то, что вот, слышишь, песня-то про меня, между прочим.
А Ленка вдруг разревелась, закрыв лицо руками и вздрагивая загорелыми лопатками, чего за ней, веселой и разбитной, никогда не водилось.
И говорила сквозь всхлипывания:
— Проснись! Ну куда это годится! Пригласил девушку, а сам… А сам… Проснись!
И Сашка проснулся.
Перед глазами стояли эти вздрагивающие загорелые лопатки. И подумалось, что у Альбы лопатки небось белые-белые… Да! И еще с крылышками. Не спина, а прямо «Олвейз — суперплюс»…
И сон не отпускал. Чувствуя, что уже не спит, Сашка никак не мог разомкнуть веки.
Но боролся и одолел. И первое, что увидел — здоровенный пузырь шампуня. Точнее, пены для ванн. И на нем этикетка с девицей приторно чистой, как полагается, и улыбающейся.
И вдруг улыбка с ожившего лица сползла и брови, сделавшиеся белесыми, а там и белыми, начали сходиться.
— Проснись! — строго сказала она — Альба на этикетке.
И Сашка проснулся вновь и окончательно.
— С возвращением, — сказала Альба и вздохнула.
— Приветик, — сказал Сашка и потянулся за «Мангустом».
— Оставь, — поморщилась белая демонесса. — Сам знаешь, что если бы опасность тебе грозила, то пистолет был бы уже у тебя в руке.
— Слабенький аргумент, — неуверенно ответил Вороненок, но брать оружие не стал. — Чего тебе от меня надо?
— Да все того же. Мне, кстати, можно войти? Могу прямо в ванну к тебе, — и она оскалила свои мелкие острые зубки в улыбке.
