— Хорошее сало, — похвалил. — Да и коньяк недурен.
И уставился на журналиста, бесцеремонно буравя его своими водянистыми глазами с пляшущими в глубине озорными искорками-бесенятами.
— А, э… — спохватился Стылый. — Это, отче, мой дружбан из Киева. Степан Чадов. Он журналист. В газете работает. Этой, как бишь ее? «Бульвар»? Нет, вру, «Авеню», вот… точно «Авеню»!
Батюшка кивнул.
— Слыхал я о Плясуне, как же. Да и газетенку оную иногда читать приходится.
— Между первой и второй перерывчик небольшой, — скороговоркой молвил сталкер. — Вы как насчет второй, батюшка?
— А ты не считай, чадо, а то обижусь. Лучше так: по единой.
— Ну, так по единой?
— Наливай.
Приняли, закусили.
— А не грешно ль, святой отец, в пост-то? — ехидно прищурился Степан. — Не помню, какой ныне: Петров или Успенский?
— Успенский, — не смущаясь, подтвердил слуга Господень, продолжая за обе щеки уплетать сало. — А что делать? Не стану есть — вы обидитесь. Разглагольствовать о высоких религиозных ценностях — прекрасно, но это нарушение закона братской любви. Ведь есть вещи, которые выше поста. Это отношение к ближнему. И вообще не то грех, что в рот, а то, что изо рта.
— А Бог как на это смотрит?
— А что Бог? Я его не боюсь, просто мне перед ним стыдно бывает.
«Тоже вариант, — подумал Чадов. — А батюшка, видно, большой оригинал. И философ к тому же».
— Вот ты, например, — ткнул пальцем в грудь журналиста отец Иоанн, — в Господа сам не веришь, а иных о нем вопрошаешь. Так ведь? Нет веры в сердце твоем?
— Истинной — нет, — согласился молодой человек.
— То-то. А ведь Всевышний постоянно говорит с нами, но мы не слышим его, поскольку наша голова наполнена бесконечным потоком обрывчатых и порою весьма бестолковых мыслеформ.
— А вы сами, если не секрет, как пришли к вере?
Опрокидин на пару минут задумался. Воспользовавшись паузой, Стылый быстренько наполнил стаканы.
— Видишь ли, — грея в руке коньяк, веско изрек священник, — в один прекрасный момент я реально осознал — чтобы сделать что-то серьезное в своей жизни, нужна основа. Фундамент, причем идеологически-философский. Когда-то Альберт Швейцер сказал: «Физика в пике своем дает математику, математика в пике своем дает философию, философия в пике своем дает религию». И вот я начал поиски… Пришел в церковь, стал церковным служкой. Читал много. Именно тогда понял — современные люди не совсем понимают, что есть ортодоксия. Думают — нечто бородатое, хмурое, запуганное… Это не так.
— Да уж вижу, — подтвердил Чадов, кивая на висящий на груди батюшки стальной солдатский жетон, на котором церковнославянской вязью было выгравировано: «Священник Иоанн Опрокидин». — А крест-то где?
— Под облачением, — ухмыльнулся святой отец. — Чего зря выпячивать? Все и так знают, кто я да что… Верно глаголю, сыне?
Стылый закивал, по-собачьи преданно глядя на духовное лицо. Степан даже позавидовал такому обожанию. На него вот так никто не смотрит.
Заметил на руках отца Иоанна татуировки. На одной половина рисунка была выжжена — сплошной шрам.
— У меня тут голая женщина была наколота, — уловил его недоумение Опрокидин. — А когда я в церковь пришел, решил ее вывести. Святые отцы по этому поводу шутили: «Уж лучше бы ты, Иван, женщину оставил. А так членовредительство получается». У меня и на теле еще имеются. Дракон огнедышащий…
— Зверь апокалипсиса, — пошутил журналист и перешел к волнующему его вопросу. — А что вы думаете о призраке? Неужто и впрямь сама Смерть объявилась?
И вновь задумался отец Иоанн.
— Про то один Господь ведает, — молвил сухо. — Разуму людскому сие недоступно.
— А не хотите узнать?
— Нет, — сказал как отрезал батюшка. — И вам, чада мои, не советую!
— Кстати, отче, — хихикнул Стылый. — Тут недавно прошел слушок, что и вы встретились с этим Сивым Мерином, да и сгинули.
— Не дождетесь! — сунул кукиш под нос сталкеру Опрокидин.
«Да что же это тут, мать-перемать, творится?!» — мысленно воскликнул столичный гость.
— Привет, Плясун…
На плечи Степана легли узкие женские ладони, а щеки коснулись горячие губы.
— Здоров, Танюш! — осклабился Стылый. — Присаживайся к нам…
И осекся, испуганно глянув на священника. Не против ли тот такой компании? Но батюшка не выказал недовольства. Напротив, как истинный джентльмен, он встал и пододвинул даме стул.
— Спасибо, отче.
— Не за что, голубка, — ласково ответил отец Иоанн. — Отдохни чуток, умаялась, чай. Чадо, предложи даме выпить.
— Конечно, конечно, — засуетился сталкер.
Хотел было налить певице тоже в стакан, но гранчак показался ему не подходящим для женщины сосудом. Поэтому он смотался к бару и вернулся с тонким и пузатым коньячным бокалом, куда и налил ароматную жидкость. Смущаясь, положил на стол плитку шоколада.
— Вот…
Но артистка не обращала внимания ни на его неловкие ухаживания, ни на пристально разглядывающего ее святого отца. Для нее сейчас существовал лишь один человек на Земле, которого она жадно рассматривала. И этим человеком был Степан Чадов.
Сколько же это они не виделись? Месяцев восемь или даже больше. С его последнего приезда в Зону. И вот ведь гордячка. Ни разу не позвонила. Впрочем, и он сам не удосужился набрать знакомый номер.
— Я соскучилась, — сказала Татьяна своим неподражаемым низким, с хрипотцой голосом, от которого у Степана всегда, еще со школьных лет, по телу бегали мурашки…
* * *
Помните ли вы свою первую любовь?
Сначала то непонятное и необъяснимое раздражение, которое вдруг стало возникать при виде соседской девчонки, несколько лет ходившей с вами в один класс и не замечавшейся из-за «серьезных мужских проблем», поминутно возникавших и нуждающихся в срочном решении. Чего она постоянно вертится перед глазами, кривляка? И невдомек, что это не она крутится, а вы то и дело ищете ее взглядом, пытаетесь обратить на себя внимание, вызвать улыбку.
Потом вы обнаруживаете, что, оказывается, девчонка эта самая красивая в вашем классе. Да что там в классе, во всей школе нет ей равных.
Тощие косички, за которые вы еще совсем недавно дергали на переменках, а затем убегали, сопровождаемые возмущенными воплями и летящим в спину учебником, вдруг превратились в тугие канаты. Которые в распущенном виде превращаются в густую иссиня-черную копну, благоухающую какими-то немыслимыми и таинственными ароматами. Маленькие глазки, поблескивавшие из-за очков и все время источавшие соленую влагу, стали двумя озерами, куда хочется нырнуть и долго-долго не выбираться на поверхность. Нос, после того, как с него волшебным образом исчезла неуклюжая пластмассовая оправа, перестал быть похожим на совиный клюв. На щеках появились две милые ямочки (или они и были, но как-то не замечались?). А уж о том, что находилось чуть пониже шейной впадинки, и говорить нечего. Едва взгляд натыкался на бугрившийся двумя вершинами школьный передник, как мигом начинало першить в горле, а сердце выбивало такой бешеный ритм, что куда там за ним угнаться самому искусному ударнику из самой знаменитой рок-группы.
