ВОЗЛЮБЛЕННЫЙ, ПОМОГИ БОРЬБЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА.
СРАЗИСЬ С МАРИОНЕТКАМИ ТИРАНОВ.
ДОЛОЙ ПРЕДАТЕЛЕЙ-СИМПОВ!
– Дол, очнись! Ты уплыла куда-то…
Я поворачиваюсь и вижу Лукаса, его лицо с обеих сторон обрамлено неровными полосами воды.
– Где Ро?
Я пытаюсь найти его взглядом, но вижу только Лукаса. Его глаза и широкие полосы песка и моря.
– С ним все в порядке. Я беспокоился о тебе. – Он закатывает свой рукав и показывает мне запястье. – Я хочу, чтобы тебе стало лучше, Дол.
Четыре точки. Четыре голубые точки.
Крови на Лукасе уже нет. И рубашки тоже.
Лукас берется за нижний край моего свитера и тянет его вверх. Он вопросительно смотрит на меня, прежде чем осторожно снять с меня свитер через голову. Я дрожу.
Лукас как будто не замечает этого. Он сжимает в ладонях мою холодную обнаженную руку. Начинает разворачивать лоскут на запястье, и тот, ослабев, повисает. Там, где рука Лукаса касается моей кожи, на ней появляются пупырышки.
– Скажи что-нибудь. – Теперь Лукас сплетает свои пальцы с моими. – Я ждал тебя все это время. Я знаю, ты тоже это чувствуешь.
Он начинает обматывать наши руки тканью. Сначала соприкасаются наши локти, потом предплечья. Потом запястья… Лукас крепче переплетает наши пальцы. Он нажимает на тыльную сторону моей ладони все сильнее, притягивая к себе…
Пока я не сжимаю кулак. Потому что не могу позволить ему сделать это.
Между нашими метками осталось лишь несколько миллиметров воздуха, но точно так же между ними могло быть и несколько миль.
Я не могу допустить это. Я не могу поступить так с моим лучшим другом, с единственным человеком, которому я когда-либо позволяла ощутить, что такое – быть мной.
И вот уже не Лукас держит меня за руку, а Ро. И мы опять под отвесным обрывом, в пещере. Я слышу шум воды – везде, со всех сторон.
Ро склоняется ближе ко мне, глядя на мои губы, и вдруг от всех моих ощущений остается лишь одно: вкус зерен граната…
Я просыпаюсь, во все глаза глядя на гранатовые зернышки.
Нет.
Это не зернышки. Это плитки на потолке с сотнями крохотных точек на них. А волны – вовсе не волны. Они не бьются о берег, они только гудят. Ровно и бесконечно.
Машины. Это шум каких-то машин.
Я закрываю глаза и снова открываю их. Поначалу я не понимаю, где нахожусь. Я осознаю, что на мне не моя одежда. Белый халат из толстой пушистой ткани. И мне кажется, что я все еще сплю. Я хочу снова заснуть, но не могу. Я застреваю где-то между сном и явью. Веки у меня тяжелые, а тело не слушается.
Я так устала. На меня накатывает тошнота, в голове стучит. Потом я опять закрываю глаза и заставляю себя вспомнить.
Падре. Трасса. Мерк. Ро. Лукас.
Я резко открываю глаза и краснею, вспоминая свой сон. Вспоминая ощущение пальцев Лукаса на своей коже, то, как грязные золотистые волосы падают ему на глаза. А потом я вспоминаю и остальное, ту часть, которая уже не сон.
Посольский вертолет. Остров Санта-Каталина. Посольство.
Осознание того, где я нахожусь, заставляет меня сесть на койке. Потому что я не в миссии. Я в Посольстве на острове Санта-Каталина. За много часов пути от любого места, где мне приходилось бывать прежде, в самом сердце обители оккупантов, если говорить о Хоуле. О Хоуле и обо всем, что его окружает. Я могла бы с равным успехом провести ночь в самом Доме Лордов.
Пытаюсь припомнить детали, мысленно восстанавливаю путь от вертушки до этой комнаты. Полет во мгле до острова, попытки сдержать рвоту от сильной качки. Санта-Каталина появляется вдали, выступая из тумана, низко повисшего над водой. Из скал поднимаются стены Посольства, я вижу окна…
А что было после скал и стен?
Площадка, переполненная симпами в мундирах? Гигантская афиша с изображением Посла в алой военной куртке, в той самой, в которой она изображена на всех снимках?
Врачи. Должно быть, мне что-то вкололи, потому что с этого момента воспоминания исчезают.
И Ро исчез. Это последнее, что я помню. Руку Ро вырывают из моей руки. Они, должно быть, утащили его куда-то в другое место, в другую тюремную камеру или в другую больничную палату.
Я смотрю на свои руки. Что-то – думаю, наручники – оставило на них глубокие красные полосы, но сейчас наручников нет. И моя повязка… Она исчезла. Я стараюсь не впадать в панику, но без нее чувствую себя обнаженной.
Опускаясь снова на мягкую подушку, я уже почти уверена в том, что это не тюрьма. Во всяком случае, официально не тюрьма. Комната очень простая, армейского вида. Это большой серый прямоугольник. В одной стене – высокие окна, закрытые горизонтальными полосами жалюзи, которые не позволяют увидеть, что находится снаружи. Серое и белое, серое и белое. Похоже, здесь просто нет других цветов, если не считать попискивающих огоньков на стенах. И еще здесь есть достаточно места для других коек. Я насчитала по крайней мере три, судя по меткам на стенах. Но сейчас в комнате только одна койка, и на ней лежу я.
Наконец я вижу свою одежду, аккуратно сложенную стопкой на стуле. И что гораздо лучше, моя потертая нагрудная кожаная сумка лежит рядом со стулом на полу. Мне тревожно видеть ее там – лежащей на виду, вместо того чтобы быть спрятанной у меня под одеждой, как обычно. Небольшая кучка того, что принадлежит лично мне в этом мире.
Почти все.
И кто-то забрал это у меня. Кто-то одел меня вот в этот халат. Кто-то повесил на меня бирку, как на чересчур беспокойного койота, какая-то проволока привязана к моему среднему пальцу. Я дергаю ее; проволока соединена с маленьким аппаратом, который издает приятные гудки. На стенах вокруг вспыхивают экраны, как бьющиеся сердца, заключенные в пластиковые шкурки. Мне достаточно одной секунды, чтобы осознать: все эти мигающие огоньки – белые – откликаются на движения моего пальца, обвязанного проволокой.
В Посольстве знают, когда я шевелюсь, потому что шевелится мой палец.
Я думаю о гирлянде огоньков, которые Ро подарил мне на день рождения. И как испугался падре того, что нас могут заметить.
И о том, как он был прав, боясь их.
Я снова шевелю пальцем, но когда огоньки на стене вспыхивают, я замечаю нечто куда более тревожащее. Мое правое запястье прикрыто аккуратной тонкой повязкой.
Пока я рассматриваю собственную руку, гул машины становится громче…
– Медики не трогали твою метку, если именно это тебя беспокоит. Ты выглядишь встревоженной.
Голос раздается у меня за спиной. Я резко разворачиваюсь на койке, но сзади никого нет.
– Это всего лишь рутинная процедура. Стандартное исследование, принятое в Посольстве, проверка ДНК. Все прошло, как и ожидалось.
Я выбираюсь из постели. Пол под ногами холодный.
– Мне очень жаль. У меня не было желания пугать тебя. Я выжидал подходящего момента, чтобы представиться, но до сих пор ты была погружена в быстрый сон.
Я отступаю к двери, пытаюсь снять проволоку, привязанную к пальцу, срываю с запястья повязку. Вроде бы рука в порядке, только рядом с моей меткой – маленькое кровавое пятнышко. Я делаю глубокий вдох.
Я внимательно осматриваю комнату, но не вижу ничего такого, откуда мог бы исходить голос. А потом замечаю маленькую круглую решетку, врезанную в стену рядом со мной.
– Лукас за это утро уже дважды спорил со мной из-за тебя. – (Я вздрагиваю, услышав это имя.) – Позволь мне сказать: я не подсматривал, как ты спишь. Я просто наблюдал за твоим сном. Ради диагностических целей. Желаешь, чтобы я объяснил разницу?
Я вспоминаю свой сон.
– Нет. – Здесь, в этой комнате, мой голос звучит как-то неправильно. Я откашливаюсь. – Спасибо тебе, Комната.
Я опираюсь одной рукой о стену. И вижу другие решетки: на потолке, стенах, над моей койкой. Похоже, эта комната специально предназначена для таких вот особых разговоров.
Безликих. Бестелесных. Из засады.
– Диагностические цели?
Я решаю, что лучше поддерживать беседу с голосом, пока не узнаю побольше о происходящем.
Пусть это говорит. Поскольку это не человек, а всего лишь голос, причем не настоящий голос. В нем нет модуляций, нет интонаций. Нет какого-либо акцента. Каждое слово – это механический звук, искусственный шум. Я, девушка из народа грассов, никогда ничего подобного не слышала.
– Возможно, тебе будет интересно узнать, что у тебя постоянно слегка повышена температура тела. Мне хотелось бы понять, нормально ли это для Плакальщиков?
Я снова откашливаюсь, пытаясь говорить как можно более спокойно.
– Для чего?..
Черт бы меня побрал, если я хоть с кем-нибудь в Посольстве буду говорить о себе!
– Ну, если быть точным, ты ведь именно так называешься, разве нет? Молодая особа с твоей генной классификацией? Икона Печали, так? Плакальщица. В разговорной речи грассов это звучит именно так?
