Мое сердце отчаянно стучит. Я не могу бежать. Я не могу вырваться на свободу. Что касается Лукаса… Доверься мне, – так он сказал. Я снова смотрю на него. Кого он дурачит?
Нос у Лукаса красно-синий, и поэтому незаметно, что он безупречной формы, под каждым зеленовато-серым глазом – полукружье синяка. Это Ро вчера приложил руку, насколько я помню.
– Не дадите ли нам минутку? – говорит Лукас, обращаясь к солдатам. Те повинуются и отходят футов на десять в сторону. Когда они уже не могут нас слышать, Лукас понижает голос: – Неужели ты думала, что за твоей дверью нет охраны? Я тут болтаюсь все утро. Они просто прилипли к тебе с того момента, как притащили сюда.
Конечно, они прилипли.
– И что мне делать?
– Делать?
Лукас шепчет, но я все равно слышу разочарование в его голосе. Потом он оглядывается на солдат и улыбается, протягивая мне яблоко. Самое настоящее яблоко, красное, круглое и блестящее, как будто его только что сорвали с дерева.
– Проголодалась? – громко произносит он, позволяя своему голосу долететь по коридору до солдат.
У меня урчит в желудке.
Лукас снова поворачивается ко мне, и его слова опять звучат тихо и быстро:
– Делать тут нечего. Ты просто не понимаешь.
– Ох, понимаю, – бормочу я себе под нос. – Прекрасно понимаю.
Он просил довериться ему, и вот мы очутились в ловушке.
– Послушай, даже если ты думаешь, что можешь сбежать, а я пожелаю тебе удачи, когда ты попытаешься миновать охрану, стены и ворота, а потом перебраться через залив Портхоул, их все равно не остановить. Они получают то, что хотят. Уж поверь мне.
– Она, – произношу я. Просто не могу удержаться.
– Что?
– Она. Посол. Твоя мать получает то, чего хочет.
Наши голоса становятся громче. Лукас напрягается, когда я произношу эти слова, а я делаю вид, что не замечаю, как дрожит яблоко. Парень испуган так же, как и я.
Он сжимает мои пальцы вокруг яблока:
– Возьми его.
Волна тепла, исходящая от Лукаса, вливается в меня, и я чувствую, как расслабляюсь, несмотря ни на что. И сую яблоко в карман.
Лукас вздыхает и предпринимает новую попытку:
– Послушай, я знаю, каково приходится вам, грассам.
– Знаешь? Что-то мне трудно такое представить.
– Дай мне закончить. Я знаю, каково вам приходится, но не все, что делает Посольство, приносит зло. Мы стараемся обезопасить людей. Ты должна воспользоваться шансом, хочешь ты того или нет.
– Нет. Не хочу. Не твоя вина в том, что ты не можешь понять, как все обстоит на самом деле. Твоя мать – Посол. Но у меня нет матери, а значит, нет и такой же проблемы.
Лицо Лукаса искажается гневом.
– Спасибо, что прощаешь меня. Ладно, сейчас тебе лучше съесть яблоко.
Он машет рукой в сторону солдат, и у меня все сжимается в груди, когда они двигаются ко мне.
– Почему? Что это значит?
Я машинально сосредоточиваюсь и напрягаюсь, как привыкла это делать за многие годы. С того момента, когда я проснулась, я мысленно представляла, что нового и ужасного может еще произойти. Какое несчастье. Какая беда. И прежде чем я покрепче упираюсь ногой в пол, я ощущаю все это в сознании людей, окруживших меня.
– Я пришел за тобой, Дол. Нас прислала Посол.
Кровь приливает к моему лицу, мне хочется бежать. Мчаться. Плыть, если придется. Каждая клеточка моего тела требует движения, но я знаю, что это бессмысленно. У меня нет ни малейшего шанса.
– Прямо сейчас?
– Вообще-то, предполагалось отправить за тобой только охрану. Но я сказал ей, что тебе лучше увидеть меня. – Он запускает руку в мой карман, скользнув пальцами по моим пальцам. Потом сует яблоко мне в ладонь. – Надеюсь, я не ошибся.
Я пихаю яблоко обратно ему, потому что он все же ошибся. Он ошибается.
Он ошибается во всем.
* * *
– Лукас Амаре.
Этот шепот пробегает как рябь по воде, когда мы входим в большое служебное помещение Посольства. Я не могу определить, кто произнес его имя первым. Да это и неважно. Примерно двадцать голов склоняются за примерно двадцатью столами, как будто это единая голова.
Я тихо спрашиваю Лукаса:
– Они знают?
Он чуть приподнимает брови:
– Что я сын моей матери?
– Нет. О другом.
Лукас слегка хмурится и отрицательно качает головой.
А как насчет меня? Что им известно?
Но я не могу заставить себя спросить об этом и сосредоточиваюсь на том, чтобы подавить в себе желание коснуться руки Лукаса, вскрыть его чувства. Я не должна знать, что он ощущает в данный момент. Я не должна знать, что сейчас чувствует кто-либо другой. Я должна быть сильной, а вступать в подобный контакт с людьми, особенно здесь, слишком уж утомительно.
Так что я держу руки при себе и только киваю.
Мы идем сквозь шепот, мимо рядов всяких администраторов и чиновников, дальше, через большое помещение. Большинство этих людей не смотрят на Лукаса, хотя я знаю, что они замечают его; их выдает как раз старание не смотреть. Но я вижу, как они таращатся, когда я оглядываюсь через плечо.
Их просто невозможно не ощущать.
Я не могу избежать острых углов их тревоги и жадного любопытства. Не могу скрыться от их желания угодить Лукасу, понять его. Они запускают ему вслед огненные шары своих чувств. И именно это делает Лукаса таким опасным.
Именно поэтому он такое Дитя Икон, которое имеет особое значение, думаю я, и думаю так, как мне не хотелось бы думать. Я ведь просто ощущаю разные вещи, чувствую, что́ в голове у людей, только и всего. Я знаю, что чувствую сама, что чувствуют другие вокруг меня, но ничего не могу изменить. А Лукас, похоже, даже и внимания не обращает на то, какую бурю он пробуждает одним своим присутствием. Я завидую ему.
И не из-за его матери люди сжимаются от страха, когда Лукас проходит мимо. Я тоже его боюсь, как будто и я одна из них.
Открывается внешняя дверь, потом внутренняя.
Мы шагаем бесшумно по толстому, мягкому ковру, что покрывает пол холла перед кабинетом Посла. И дверь этого кабинета закрыта.
Даже ее сын стучится.
Сквозь стекло я вижу, как Посол, сидящая за письменным столом, поднимает голову. Волосы у нее серебристо-белые, как шкурка зверька какого-нибудь исчезнувшего вида. Может, как у норки, хотя я видела норку только в какой-то книге. Но не волосы, а глаза убеждают меня. Глаза посла мерцают, как глаза зверя, попавшего в капкан, в тот момент, когда он собирается отгрызть собственную лапу. Что угодно, лишь бы сбежать. Что угодно, лишь бы выжить. Некая разновидность безумия, которое вовсе не есть безумие. Это всего лишь логично, учитывая обстоятельства. Невозможно этого не ощутить. И, как все в большом офисе, я понимаю это. Как все, мимо кого мы проходили.
Я гадаю, не действую ли и я на людей так же. Может, я просто ничего не замечаю?
Лукас толкает дверь, и я следом за ним вхожу в кабинет.
– Милый… Спасибо, что пришел. Спасибо вам обоим.
Она кивает мне и улыбается Лукасу. Я чувствую в ней ту волну, которую, похоже, Лукас возбуждает во всех, кто его видит. Только в ней это немножко по-другому, потому что это ведь она породила его. Она обладает им. И когда Посол смотрит на Лукаса, она чувствует удовольствие. Это та же самая любовь, которую она ощущает, глядя на себя в зеркало.
Если это можно назвать любовью.
Я не помню свою мать, по-настоящему не помню. Но я не могу вообразить, чтобы она чувствовала то же самое ко мне. Я не могу представить, что я была для нее только зеркалом и ничем больше. Ну, наверное, мне никогда не узнать этого.
– Ты знаешь, почему ты здесь? Почему я послала за тобой? – Посол смотрит на меня, заправляя за ухо выбившуюся прядь серебряных волос. Кожа у нее безупречная, ни морщинки. А глаза, звериные глаза, голубовато-серые и твердые как сталь. Как рельсы Трассы. – Почему мой собственный сын отправился за тобой, зачем он проделал такой путь, чтобы забрать тебя из миссии Ла Пурисима? Несмотря на то, что ему следовало бы лучше подумать, и вопреки моему желанию?
Ее взгляд на мгновение обращается к Лукасу.
– Нет, сэр… – Кровь отливает от моего лица при упоминании о моем доме и обо всем, что я потеряла. – Мэм… – Она смотрит на меня многозначительно. Я делаю новую попытку: – Я хотела сказать, мадам Посол…
– Садись, пожалуйста.
Я чувствую рывок вперед, как будто я собака на поводке.
Лукасу явно не лучше. Он падает на стул еще до того, как сажусь я. Я стараюсь смотреть на Посла, но теперь это гораздо труднее. Утренний свет слишком ярок, он прорывается сквозь жалюзи, бросая размытые полосы на наши лица, на стены. Как будто мир снаружи состоит из одного лишь света. Даже лампы на потолке, горячие и белые, льют свой жар прямо на меня. Я чувствую, что мой стул не случайно поставлен именно на это место, я как будто нахожусь в какой-то камере для допросов…
