А голова подкатилась к самым ногам мальчишки. Но тот был словно в трансе. ЛинКеТор чувствовал, как в душе ребенка воздвигается та самая дверь, которую он только что выломал, отделяя хрупкий детский разум от вечного безумия.
– Вот стерва, – сказал ктото из крестоносцев.
– На коней, – злобно приказал Юлиан. – Если эмир вернется и застанет нас здесь, живыми не выпустит.
– Щенков в расход? – спросил тот же крестоносец.
– Нет, я заберу их. Нам нужна плата для Плутона за нового прерывающего нить. Давайте, ты повезешь старшего, а ты – младшего. – Он ткнул пальцем в двоих крестоносцев. Те послушно исполнили приказ.
Но когда один подошел к младшему ребенку, произошло чудо. Ручки существа, наверно, недавно научившегося ходить, сомкнулись на рукояти оружия, выпавшего из рук матери. И кто скажет, какая сила помогла слабым пальчикам нажать на тугой курок. Пистолет вырвало из рук у ребенка, но второй крестоносец упал рядом с первым.
– Проклятое семя! – закричал Юлиан. – Как с ними воевать?!
Так вот как Хансер попал на Плутон, осознал ЛинКеТор. И не один. Он заставил себя забыть это, но в душе не должно быть темных пятен. Если уходить от боли, она все равно настигнет – и будет уже гораздо сильнее. Выход один – идти ей навстречу. Да и при всем желании не мог ЛинКеТор скрыть все это от Хансера. Дверь воспоминаний была выломана, и этого уже никак не исправишь.
Херувим вдруг резко взмахнул булавой, одновременно подкручивая ее.
Крылья зацепились за клинки сабель и вырвали оружие из рук у Хансера, булава опустилась на незащищенную голову.
В это время Хансер както отстраненно подумал: «Может, попробовать восстановление еще раз? Полных пятидесяти лет у меня нет, но мне бы хоть чутьчуть сил. Спасти ее, а потом рухнуть дряхлым стариком».
Глаза же Тайви вдруг начали пульсировать ярким светом – тем самым, что некогда разогнал нежить, – камень под босыми ступнями не выдержал, раскрошился в песок. И когда оружие херувима почти коснулось головы Хансера, потоки этого света ударили в шестикрылого, отбросили его. Херувим попытался затормозить полет, расправил крылья, но это не помогло – его припечатало о колонну. Мрамор не выдержал, разлетелся мелким щебнем. Хансер поднялся, взял сабли и, волоча их за собой, побрел, шатаясь, к своему врагу.
Херувим встал, шагнул вперед, а потом взмыл в небо. Свет обрушился на него сверху. Брызнула кровь из сломанных крыльев. Он опять встал, сначала на одно колено. Хансер бросился на него, и никто не мог сказать, где он черпает силы, но глаза его горели тем же огнем, что у Тайви, сабли полыхали ярким, первозданным пламенем, а силе ударов позавидовал бы и Бьярни. Херувим вскинул левую руку навстречу ему. Все замерли, увидев могучий «воздушный кулак», рядом с которым заклинание той же Аркадии было бы ручонкой младенца. Свет окутал фигуру Хансера, и о него, как о щит, разбились чары херувима. Шестикрылый поднял голову, и в глазницах у этого девственнобелого существа клубились провалы Тьмы. Хансер прекратил попытки уязвить великана сталью – ударил плечом в грудь.
Херувим упал на спину, раскинув руки, и тут же сабли вонзились в его запястья, пробив камни, пригвоздив к мостовой правителя Города Ангелов. Хансер обернулся. Его глаза нашли Бьярни. Я и сам не успел заметить, как северянин появился в толпе. Он поднял руку, и Бьярни понял его без слов. Огромная секира полетела через площадь. Хансер поймал ее, еле устояв на ногах, размахнулся и ударил по шее своего врага. Лезвие отрубило голову, и не смогла плоть срастись через холодную сталь. Топор был шире, чем шея.
– Тебе не победить! – закричал херувим, вернее, его отрубленная голова. Тело продолжало вырываться.
Хансер поднял булаву. Она была потяжелее топора потомка викингов. С надсадным криком прерывающий нить опустил ее на грудь херувима, и крылья рассекли сердце.
– За меня отомстят, – взвыла голова, но не было в этом крике уверенности – лишь страх, нет, панический ужас, а еще недоумение: как же так?
– Пусть приходят. – Одним четким движением Хансер выхватил вакидзаси и рассек голову на две половины.
* * *
Последний серафим упал на мозаичный пол. Он сопротивлялся дольше всех, он почти освоил многое, чего не могли его собратья, но что умел его враг. Воистину страх – лучший учитель. Вот только освоить и освоиться – разные вещи. Он понял, как и что друид делает, но эти действия не стали его рефлексами. Однако Иллюминату это сказало о многом. Противники имели такие же возможности, как и он, вот только не осознавали их. Да и как им было постигнуть такие вершины? До сих пор они не встречали себе равных. Того, что уже освоили, им вполне хватало.
Он появился, словно ждал окончания битвы. Бледная кожа, седые волосы и борода, жилистое тело воина. Ему было далеко за полторы сотни лет – это друид определил сразу. Вот только выглядел он как человек лет сорока, просто рано поседевший от пережитого. Мозолистые ладони, и в них никакого оружия. И это – совсем не повод вздыхать с облегчением. Сам Иллюминат тоже оружия не носил, но был опаснее хорошо вооруженного полка.
Вот только опасности от пришедшего не исходило. А потом промелькнула искорка узнавания.
– Здравствуй, Проводник, – сказал седой.
– Здравствуй, Судия, – ответил ему Иллюминат. – Не ждал тебя встретить здесь, и…
– С бледной кожей? – подсказал ему седой.
– Да, ты прав. Темная сторона иногда рожает светлые души.
– В прошлой жизни меня звали Агий. Мое перерождение отличалось от твоего.
– Долог был твой путь, – кивнул Иллюминат.
– Долог и неспешен, постепенные изменения, потому я осознаю себя все тем же Агием. Труден был твой путь.
– Труден и полон боли, – подтвердил Иллюминат. – Поэтому я уже не тот Дагарикс, который вступил на него, кажется, века назад.
– Где же остальные? Где Целитель, Вершитель и Каратель?
– Они уже близко. Но тебе ли не знать, как труден последний шаг. Я ошибался. Я думал, мне надо поспешить с их обучением, потому что скоро у Тьмы появятся такие же, как мы с тобой. Но они уже есть, существуют давно. Только не осознают своей силы до конца.
– Скоро осознают. – Агий покачал головой. – Теперь у них есть стимул: погибли первые из них, первые за тысячи и тысячи лет.
– Значит, и нам надо поспешить, брат.
Агий подошел к одному из серафимов. Тот лежал на спине, и в открытых глазах разрубленной головы застыли провалы Тьмы – той самой, первозданной. И одна эта небольшая деталь перечеркивала и белый свет одежд, и прекрасное, возвышенное лицо, гордое даже в смерти.
