Я знаю, что в этот раз он не промахнется.
Как будто у меня глаза на затылке, я ощущаю, как моя голова оказывается в прицеле автомата, как глаз снайпера щурится, чтобы получше прицелиться.
Указательный палец дотрагивается до спускового крючка… не спеша оттягивает его назад, как будто охотник наслаждается каждой десятой долей секунды… нажимает…
Невероятно, но автомат не стреляет. Курок щелкает вхолостую. Солдат швыряет «Калашников» на землю, громко матерясь. Маска превращает его ругательства в звериное рычание. Он кричит что-то своим товарищам. Все трое перестают обращать внимание на призрак Готшалька, который, хотя и преуспел в отпугивании их, все же не может причинить им вреда. Теперь все трое стреляют в меня и Алессию.
«А Алессия мертва, — повторяю я, не веря сам себе. — Алессия мертва».
Даты жизни на ее могиле говорят: 1883–1904.
Двадцать лет.
И почти сто тридцать лет после смерти.
Ее смерти.
Невозможно отрицать очевидное: пусть Алессия и кажется живой, она все же призрак.
«Но я дотронулся до нее», — говорю я себе. И потом понимаю, что нет, это не правда. Я так ни разу и не дотронулся до нее. Мне ни разу не удалось это. Ощущение ее рук на моем горячем лбу было именно тем, чем оно было: ощущением.
Иллюзией.
Три человека бросились в погоню за мной. У них в руках больше не огнестрельное оружие, но длинные мачете, которыми они бились с Готшальком.
Вслед за Алессией я карабкаюсь по обломкам обвалившейся стены.
Мы друг за другом бежим к зданию, которое, кажется, запущено уж столько веков. Обходим его по периметру, чтобы найти вход: бронзовую дверь, покрытую зеленой патиной. Только на створке и остался первоначальный металлический блеск. Кто-то пользовался этим входом недавно, и не один раз. Об этом свидетельствуют и следы на снегу перед дверью. Здесь и человеческие следы, и другие, странные, которые я не успеваю разглядеть, потому что Алессия входит и приказывает мне следовать за ней.
Дверь закрывается с глухим стуком.
Нас обволакивает темнота.
— Они увидят следы, — шепчу я.
— Нет. Не увидят.
Голос Алессии звучит очень близко к моему уху. Мне кажется, что я слышу тепло ее дыхания.
Перед моими глазами медленно происходит нечто невероятное: бронзовые двери как будто растворяются в воздухе, становясь прозрачными.
Три швейцарских гвардейца продвигаются между могилами.
Они идут осторожно, проверяя за каждым надгробием, нет ли там кого. Идут нагнувшись, чтобы сопротивляться порывам ветра, который веет по кладбищу.
Я поворачиваюсь. Алессия улыбается и показывает мне на землю перед входом в склеп.
Следы исчезли. Ветер взметнул снег так, что поверхность совершенно гладкая. Вот что привело в замешательство наших преследователей.
— Это сделал Патриарх?
— Нет. Он как… как дирижер оркестра. Это сделали мы.
В этот момент перед моими глазами является еще одно чудо.
За спиной солдат в вихре снега, поднятого ветром, могильные плиты поднимаются, и из мерзлого грунта выходят ужасные существа: призраки, трупы с пустыми глазницами, с руками, протянутыми в направлении трех ничего не подозревающих людей, которые продолжают двигаться к нашему убежищу. Живые мертвецы издают чудовищные гортанные звуки, которые не перекрывает и шум сильного ветра. Один из солдат оборачивается и замирает на месте, пораженный ужасом. Мачете выпадает из его руки. Он убегает. Двое других тоже отступают перед толпой разлагающихся тел, которые неумолимо надвигаются на них.
— Они тоже — иллюзия? — бормочу я, видя, как мертвец хватает крест и бросает его на землю.
— Нет. Они не иллюзия. А теперь пойдем, — говорит Алессия. — Они их не остановят надолго.
Я с ужасом смотрю на гниющие тела, которые окружают Диопа и Венцеля, сжимая их в кольцо из зубов, рук и суставов.
Дверь внезапно снова становится непрозрачной, а шум — едва слышимым.
Алессия подбирает с пола керосиновую лампу и зажигает ее. В свете этой лампы она ведет меня по коридору, на стенах которого — десятки погребальных ниш, от пола до потолка. Плиты из мрамора, которые закрывали их, сняты. Кости и прочее содержимое могил раскрошились, как будто какой-нибудь озорной ребенок бил по ним молотком.
Мне хочется спросить у Алессии, кто это сделал, но я слишком ошеломлен картиной, открывшейся передо мной. В конце коридора, освещенная факелами, свисающими со стен, передо мной предстает круглая комната, не меньше двадцати метров в диаметре. В центре комнаты — водоем, заполненный водой.
А в глубине комнаты…
А в глубине комнаты — то самое существо, которое заполняло мои сны, которое вторгалось в мой мозг. Оно сидит на каменном троне. Сейчас в нем нет ничего торжественного. Его дрожащее тело передает ощущение боли и огромных усилий.
— Ему не удастся удержать их надолго, — шепчет Алессия, глядя на существо с обожанием.
Существо, которое они называют Патриархом и которое само себя называет Легионом, как евангельский демон, свернулось клубочком. Его длинные руки свисают вдоль тела, Патриарх разрывает себя когтями, которые оставляют рубцы, которые, впрочем, быстро заживают. Время от времени голова его сотрясается, как будто в судорогах. Спинка трона испачкана кровью.
— Сын мой, дочь моя, уходите скорее. Они скоро будут здесь.
Слова взрываются у меня в голове, как оглушительные выстрелы.
Ужасная боль.
Я падаю на колени и шепчу:
— Я должен поговорить с тобой.
— На это нет времени.
— Моя миссия не будет иметь никакого смысла, если я не поговорю с тобой! — рычу я, как собака, сквозь стиснутые зубы, которые, кажется, вот-вот раскрошатся на куски.
— Ты должен поехать со мной в Рим! — кричу я из последних сил.
Он смеется внутри моей головы. Боль стихает.
— В Рим? Зачем? Чтобы умереть на костре?
— Кардинал-камерленго хочет собрать конклав. А ты — Патриарх этого города.
— Это абсурдно. Твой кардинал никогда не признает мою власть. А теперь уходи. Уходите отсюда оба.
Лицо Легиона искажает гримаса страдания, как будто через черную и гладкую поверхность его лица вдруг прошла молния.
Резкая боль ударяет меня в правый висок. Я шатаюсь. Мне приходится опереться на трон, чтоб не упасть.
— Тебе нравится мой трон? Верные мне принесли его сюда с Торчелло.[107] Его называли «троном Атиллы». А теперь он принадлежит мне. Как думаешь, может тот, кто сидит на троне Атиллы, принимать участие в конклаве?
