Резкая боль ударяет меня в правый висок. Я шатаюсь. Мне приходится опереться на трон, чтоб не упасть.
— Тебе нравится мой трон? Верные мне принесли его сюда с Торчелло.[107] Его называли «троном Атиллы». А теперь он принадлежит мне. Как думаешь, может тот, кто сидит на троне Атиллы, принимать участие в конклаве?
Я качаю головой. Внезапно меня поражает нелепость моих действий.
Неужели я и в самом деле верил, что смогу привезти в Рим это существо, представив его Альбани в качестве Патриарха Венеции? Что на меня нашло? Как я мог быть столь глупым?
— Я и ЕСТЬ Патриарх, — рычит голос в моей голове. — Народ этого города избрал меня в дни, когда семь казней Египетских бичевали эту землю. Мне удалось вылечить их! И так тот, кого считали монстром, стал их Спасителем. И они, в знак благодарности, предложили мне этот трон и титул Патриарха. Задолго до того, как здесь начали править дожи, на заре своей истории, в Венеции уже была резиденция патриарха. Моя власть продолжала традицию первых апостолов.
Открытие, что это существо, это… монструозное создание… исповедует христианство, приводит меня в отчаяние. Всякие убеждения, всякие догмы оказываются разрушены этим светящимся лицом насекомого, этим голосом, который в моем мозгу говорит со мной об апостолах, о казнях Египетских…
— Твоя религия умерла — шепчет голос, который теперь звучит почти нежно. — Я не христианин. Формы твоей веры, ее иерархия, верования, — все это лишь подпорка для новой религии, которую я исповедую. Ты это видел: если даже мой самый большой враг, такой как Дэвид Готшальк, стал инструментом моей веры, кто вообще сможет ей воспротивиться?
Мое тело корчится в спазмах.
Потом до меня доходит, что то, что исходит у меня откуда-то из глубины, — это смех.
Я разражаюсь смехом и не могу остановиться.
Алессия испугана моим поведением.
— Я вижу в твоем мозгу, что смешит тебя. Ты прав. Забавно было бы представить меня в роли Папы…
— Нет, совсем не то… извини… вот уже сколько веков христиане ожидают черного Папу… Правда, они не имели в виду подобного тебе, говоря о «черном».
— Я никогда не стану Папой. Скоро мои враги придут сюда. Они вырвут из меня кишки. Меня больше не будет.
— А твои зомби…
— Они не смогут удержать их надолго. Они войдут. И убьют меня. Это записано. Время — это не прямая дорога, как ты думаешь. Это спираль. С другого витка спирали я увидел этот момент. Ни ты, ни я ничего не можем поделать с этим. Моя смерть неизбежна. Но мой конец принесет с собой начало множества вещей.
Из глубины коридора доносится шум ударов в дверь. Они сильнее с каждой секундой.
— А теперь уходи. Ты и Алессия должны скрыться. Эти люди несут с собой огромное зло. Они донесли его досюда. Один из тех механизмов, которые разрушили твой мир. Он здесь. Ты должен помешать им разрушить все. Должен помешать тому, чтобы еще одна смерть добавилась на чашу весов, которые взвешивают зло твоего мира.
— Это невозможно. Дюран и его люди здесь только для того, чтобы привезти тебя в Рим!
— Это то, что они сказали тебе, но это неправда. Альбани хочет моей смерти, и на всякий случай вдобавок хочет убить и всех жителей этого города.
— Но в Венеции же никого нет!
— Ты ошибаешься. Хотя ты и не видел их, здесь живет много существ, похожих на меня. Я попросил их спрятаться, чтобы не испугать тебя. Я понимаю, что тебе трудно расценивать их как людей. А люди… Подземелья, вырытые среди корней этого города, населены многими из вас. В Венеции более трехсот обитателей. А еще те, которых я возродил, мои второрожденные, мои дети. Те, кого я воскресил из мертвых, воскресил после Судного дня, как и обещала им твоя вера. Их тысячи, и они — самый красивый цветок моего сада. Бомба, разрушив город, разрушит и их тоже. Они связаны с городом больше, чем ты можешь себе представить. Они не смогут жить, если город умрет.
— Но как это можно назвать жизнью?
— Жизнь имеет разные формы. И все это жизнь. Равновесие нарушено, и невозможно было восстановить его. Были найдены новые формы, новые способы. Жизнь приспосабливается. Я — один из примеров этому. Ваша дорога ошибочна.
Новая серия ударов, еще более сильных.
— А теперь идите. Вы найдете бомбу в начале канала, который соединяет этот остров с городом.
Я оборачиваюсь к Алессии. Она никогда не была такой красивой, как сейчас, с бледными и нечеткими линиями. Она поочередно смотрит то на Патриарха, то на дверь в конце коридора.
— Но ты умрешь!
— Ничто не умирает по-настоящему. Ничто. И потом, помнишь, в Писании: если семя не умрет, оно не сможет принести плод.[108] Уходите, наконец. И передай эти мои слова своему кардиналу, человеку, который приказал своим солдатам убить меня и разрушить этот город. Скажи ему: его награда — это путешествие.
Бронзовая дверь с треском сходит с петель. По коридору раздается звук шагов единственного человека. Этот человек хромает. Спустя пару секунд слышны и другие шаги, звучащие так, будто издающий их человек с трудом волочит ноги.
— Слишком поздно, — шепчет голос в моем мозгу.
— Джек… Дэниэлс… мерзкий ты… гад…
Голос капитана Дюрана осипший, задыхающийся.
Человек, который показывается в свете круглой комнаты, ранен. Его противогаз сломан и свисает набок, правая рука обездвижена. Но левая крепко сжимает окровавленный мачете.
— Ты — предатель своей религии! — кричит он мне.
— Да какое тебе дело до моей религии? Ты же не веришь в моего бога!
— Я верю в Спасителя куда более могущественного, чем твой распятый еврей!
— Ты веришь в бога, который умер много веков назад и вообще ничего из себя не представляет!
— Ты ошибаешься! Я верю в бога, который неизмеримо более древний, чем твой! Бог, за которого стоит сражаться и умереть!
— Твоя миссия всегда была предательством! Ты служишь Мори, а не Церкви!
— Я служу обоим, идиот! Золото из Сан-Марко отправится к Мори, а кардиналу достанется победа над его врагами, над его единственным серьезным соперником. И кто бы ни победил в катакомбах Святого Каллиста, я все же окажусь верным слугой.
Я качаю головой:
— Обернись.
Живые мертвецы расположились полукругом позади него. Я ожидал бы, что они ринутся вперед, чтобы укусить его. Вместо этого они стоят неподвижно, в ожидании.
В ожидании приказа Патриарха.
