— Ушел к себе, велел не беспокоить. Митрофанов сидел в приемной. Сидел-сидел, потом до лопуха дошло, что метка с час вообще не двигается. Поскребся. Никакой реакции. Приоткрыл дверь, сунул нос. Пусто. И что самое интересное, сканеры ничего не засекли.
В этом-то, с точки зрения Мэри, ничего интересного не было. Зря, что ли, его высочество в последнее время взял моду шушукаться с Рори О'Нилом? Вот уж кто ломовик-затейник, прости господи!
— Ладно, я все поняла. От меня ты чего хочешь?
— Маш, ну у тебя ведь есть номер резервного коммуникатора? Который, типа, супер-пупер личный и секретный. Есть-есть, что я, тебя не знаю? Ты только выясни, все ли в порядке… а с меня — коньяк! — Даниил редко кого-то умолял, но если доходило до дела, получалось у него это виртуозно.
— Разоришься на коньяке, Терехов, ох, разоришься! Это если я еще возьмусь помогать вам, остолопам. Могу, кстати, и не взяться. В целях профессионального обучения и чтобы впредь соображали быстрее.
— Ничего, коньяк я с Митрофанова стрясу. Мария Александровна, ну хватит уже, ну время дорого, что ты из меня жилы тянешь?
Мэри вздохнула и, отвернувшись от капитана, ткнула соответствующий сенсор на браслете.
Пять лет назад.
— Вы уверены?
Константин медленно поднялся из-за стола, жестом предлагая Софии Гамильтон оставаться на месте. Покосился на «Семью». Поймал себя на том, что немного странно и, пожалуй, волнующе — видеть в одном помещении обнаженный портрет и строго, с большим вкусом одетый оригинал.
— Совершенно уверена.
— И что, по-вашему, надо делать? Что могу сделать лично я? Ведь вы пришли ко мне не просто поделиться подозрениями? — Если эта дама думает, что у Марии постармейский синдром, пусть думает так и дальше. А может быть, и он тоже имеется, просто одно на другое наложилось.
— Разумеется, — от Софии не укрылся ни взгляд, брошенный на картину, ни еле заметное передергивание плечами, и она почти против воли улыбнулась. — Мэри нужна работа. Нормальная работа, не синекура в каком-нибудь благотворительном фонде. Конечно, выполнять особые поручения вашего высочества жена и мать не сможет, это, как выражается мой зять, ясно даже и ежу. Однако вы, я думаю, сумеете найти должное применение ее неуемной энергии. Иначе в один далеко не прекрасный — и, боюсь, довольно близкий — день мою внучку найдут в ее кабинете с выпавшим из руки пистолетом и мозгами, украшающими стены.
— Сомнительное украшение, — поморщился Константин. — Хорошо, миз[2] Гамильтон, я все понял. Можете быть спокойны, я приму свои меры по прекращению этого безобразия в самое ближайшее время.
Выпроводив из кабинета начавшую успокаиваться бабушку Марии, великий князь вышел на балкон и закурил, не обращая внимания на порывы ледяного ветра. Ох, зима-зимушка… хорошо бельтайнцам, у них уже весна разгулялась. Постармейский синдром… нет, возможен и он, конечно, но скорее всего Никита с женой все-таки поговорил, как собирался. То, что она даже бабке ничего не сказала, вполне в ее духе, но нервы-то не железные. Ну и каша.
С месяц назад к Константину пришел Василий Зарецкий, вот уже три года как сменивший князя Цинцадзе на посту главы СБ. Пришел и сказал, что вмешиваться в семейные отношения — последнее дело, но речь идет о двух членах Малого Совета и личных друзьях его высочества. Коротко? Брак Корсаковых трещит по швам и, по всему судя, если и устоит, то держаться будет исключительно на детях. Любовница. Кто бы мог подумать?
Подумать действительно не мог никто. Константин, к примеру, просто онемел. Немного придя в себя, он велел Зарецкому взять с работавших над информацией людей подписку о неразглашении («Уже») и забыть об этом разговоре («Забыл»), поблагодарил его, проводил и глубоко задумался.
Тянуть было никак нельзя, до очередного отлета Никиты на эскадру оставались считанные дни. Поэтому великий князь связался с домом Корсаковых и пригласил друга снять пробу с молодого вина, присланного Ираклием Давидовичем с собственных виноградников. Марии, возящейся с дочкой (малышке Александре нездоровилось), он клятвенно пообещал прислать пару бутылок в подарок.
А потом они сидели вдвоем, пили вино — действительно, превосходное — и разговаривали. Медленно, трудно. Суть претензий Никиты к жене Константин так и не уловил. Ну не считать же, в самом деле, претензией горькое: «Она со мной дружит, понимаешь? Даша любит, а Маша дружит. Не умеет она любить, разве что детей, да и то…»
«А что ж ты не научил, за столько-то лет? — зло поинтересовался Константин. — И что ты теперь будешь делать? Развод?»
«Я поговорю с ней. Сам понимаешь, я один определить судьбу семьи за всех нас не могу. Не имею права. И ставлю командование Четвертым крылом против зубочистки, что уж Маша-то найдет взаимоприемлемое решение. Она у меня мастерица — решения находить».
Да уж, думал великий князь, ежась от ветра. Какое бы решение ни приняли эти двое, ВЗАИМОприемлемым оно явно не было. Ладно, Никита пусть живет, как хочет, его проблемы, а вот Марии Константин свихнуться не даст.
Несколько дней спустя капитан первого ранга Мария Корсакова была отозвана из бессрочного отпуска по семейным обстоятельствам. У его императорского высочества появился личный помощник, а у «Мининской» эскадры Экспедиционного флота — почетный шеф. И высший свет вкупе с Адмиралтейством взвыли. Одновременно.
Год назад.
— Нет.
— Нет?
— Нет, Кит. Не сейчас.
Графиня Корсакова смотрела на мужа без улыбки. Без улыбки, но и без раздражения. Спокойно смотрела. Прямо. И в глазах ее не было и намека на насмешку или торжество. Было ли ему от этого легче? Пожалуй, нет. Не было.
— Почему, Машенька?
Никита Борисович Корсаков терпеть не мог, когда жена называла его «Кит». Не мог, но терпел. Порой хотелось выматериться. Он, собственно, и выматерился однажды, когда потребовал объяснений сему неблагозвучному прозвищу. На кита он при всех своих габаритах все-таки не похож. Если ей так уж надо сокращать его имя, то почему не «Ник»? Ответ вывел его из себя. Дескать, «Ник» у его достойной супруги ассоциируется исключительно со словом «Старый». Назвать же Никиту Корсакова старым язык не повернется ни у кого, да и вообще — до «Старого Ника» муженек не дотягивает. Нос не дорос.
Ссора тогда вышла что надо. Только что мебель не летала. Впрочем, могла и полететь, все к тому шло. Положение спас Майкл Хиггинс, служивший при Егоре и Борисе воспитателем, а когда-то — на тот момент лет тридцать пять назад — бывший наставником некоей Мэри Гамильтон. На Бельтайне, в одном из Учебных центров, где дети бельтайнских Линий проходили подготовку перед всепланетными Испытаниями. Ребятишек (что тогда, что сейчас) Хиггинс наставлял не в чем-нибудь, а в физической подготовке и рукопашном бое, к должности дядьки младших Корсаковых относился серьезно, а потому их родителям пришлось попритихнуть.
