— Верно подмечено.
— А в целом очень, очень неплохо. Так что же ты хочешь?
— Поработать у тебя. У тебя есть больные и имя, я же хочу заработать. Ты подбираешь больных, я их оперирую, деньги пополам.
— Нет, тебе — третья часть.
У нас начался денежный спор — как же без этого с турком, но я понял, что он согласен уступить. Сошлись на сорока процентах мне, шестидесяти — ему.
— А в каких монетах будешь брать? Здесь платят серебряными акче.
— Согласен. Когда приступим?
— Какие операции ты можешь делать?
Я перечислил. Конечно, я мог больше, но скудный набор инструментов, отсутствие грамотного ассистента, почти полное отсутствие лекарств и плохое обезболивание ограничивало объём возможных операций. А с другой стороны — турки, так же как и татары, относились к смерти спокойно. Аллах дал — Аллах взял.
Я переночевал на корабле, а утром уже входил в дом Джафара. Осмотрел больного — сына богатого купца. Парню всего девятнадцать лет, был он худ, жаловался на боли в животе. После тщательного расспроса и осмотра я предположил язву желудка.
Оперировать — сложно, не оперировать — так лечить нечем, кроме трав. А у парня, похоже, уже начинается осложнение в виде рубцевания, учитывая его частые рвоты. Тяжело мне было решиться на столь серьёзную операцию. Ох, не зря при встрече глаза Джафара бегали, подбросил он мне нелёгкую задачу. Ладно, где наша не пропадала.
Я напоил парня опием, привязал его к столу. Вскрыл живот, прошил кровящие сосуды кожи и мышц. Вот и желудок. Я вскрыл его и увидел застарелую, так называемую каллёзную язву по большой кривизне. Выход один — резекция желудка, по крайней мере — одной его трети.
Я с головой ушёл в операцию, лишь время от времени добавляя парню в рот настойку опия — совсем немного, по две–три капли. Спиртовой раствор опия хорош тем, что быстро всасывается изо рта, не попадая в желудок.
Наконец операция закончилась. Парня унесли слуги, а я вытер пот со лба и вымыл руки. Подробно рассказал Джафару, что сейчас больному нельзя давать питьё и еду, и пообещал осматривать его ежедневно.
Второй сегодня была женщина с запущенной варикозной болезнью вен на ноге. Здесь уже было полегче — всё‑таки не на брюхе оперировать. Закончил уже далеко за полдень.
Перед уходом я попросил у Джафара деньги.
— Давай я их тебе потом отдам, к пятнице.
— Нет, день я отработал, отдай заработанное.
С недовольным видом Джафар отсчитал пятьдесят акче. Интересно, сколько же он взял с больных? Я подозревал, что он делится не честно — не так, как мы договаривались. Ладно, начало положено, я вновь занимаюсь любимой работой и зарабатываю деньги.
— Вот что, Юрий, прошу тебя — смени одежду. Твоя уж очень бросается в глаза. Я дам тебе слугу, он поможет выбрать её на базаре.
Хм, об этом я не подумал. Вместе со слугой — смышлёным подростком, мы пошли на базар. Я купил восточную рубашку свободного покроя, ярко–синие шаровары, расшитый халат, тюбетейку и что самое смешное — туфли из кожи с загнутыми носами.
Когда я заявился в таком виде на корабль, вахтенный матрос меня не сразу признал и не хотел пускать на судно, а команда потом хихикала в кулак при встрече со мной. Зато на улицах Стамбула меня принимали за своего и не обращали на меня никакого внимания.
Каждый день я оперировал, проводя две, а то и три операции, за исключением пятницы. У мусульман это был священный день, когда всякие работы воспрещались.
Прошёл месяц, мне удалось сколотить изрядную сумму серебром. Одно беспокоило — купцы заканчивали продавать товар. Вскоре закупят местные товары, и — в обратный путь. Торговля у купцов шла бойко, и они уже мысленно прикидывали прибыль. У меня же ситуация была с точностью до наоборот. С каждым днём больных становилось больше, а с ними — и денег. Я не был ограничен в выборе, брался за всё, кроме уж совсем безнадёжных случаев.
Слава Джафара росла как на дрожжах, и он ходил, плотоядно потирая руки. За месяц, что мы стояли в Стамбуле, его состояние выросло, и я предполагаю, значительно больше моего — если уж у меня было полмешка серебра.
«Может, вложить деньги в товар да выгодно продать потом на Руси?» — мелькала мысль. Но я её отгонял — ну нет у меня торгашеской хватки, прогорю и останусь ни с чем. Нет уж, лучше вернусь с серебром. Дом свой можно будет купить в другом городе — побольше, чем Муром, например — в Пскове или Новгороде, а может, и в Твери. В Рязань мне дорога закрыта. А Москва с её Александровской слободой — самое сердце опричнины — так туда соваться и вовсе не след.
А в один из дней случилось необычное — у дома Джафара прозвучал и стих цокот копыт. Слуга пошёл открывать и вернулся, причём шёл странно — спиной вперёд, подобострастно сгибаясь в поклоне. Увидев гостя — толстого и низкого турка в феске с густыми усами, Джафар чуть не перевернул пиалу с чаем, опрометью кинулся во двор, склонился в глубоком поклоне и проводил гостя в дом. Кто это такой, я не знал, и о чём шла беседа, мне было неведомо.
Дверь вдруг резко распахнулась, и быстрою походкой вошёл Джафар. Это было что‑то новенькое — обычно он ходил степенно, торопиться было не в его стиле. Почти с порога он стал ныть и заламывать руки:
— Я так и знал, что этим всё кончится, видно Всевышний отвернулся от меня, а всё ты! — Он показал пальцем в мою сторону.
— Да что случилось, объясни.
— Ты знаешь, кто посетил мой скромный дом? Сам каймакам!
— А кто это?
— Неверный, ты не слышал имени помощника великого визиря, самого досточтимого Мехмеда Соколлу?
— Нет, не слышал.
— О горе мне, работал себе спокойно, лечил больных, пусть и не таких сложных. И вдруг появляешься ты на мою голову.
— Да что случилось, Джафар?
— Нам отрубят головы, я уже чувствую на своей шее саблю палача.
— Джафар, хватит плакаться, скажи — в чём дело?
— У дочери самого великого визиря болит живот, уже второй день, и ей становится всё хуже.
Придворный лекарь помочь не смог, и утром его посадили на кол. Каймакам, наслышанный о моём умении по разговорам среди придворных, предложил визирю испытать меня. Горе мне, горе! — чуть не завыл в голос Джафар.
— Так в чём беда, Джафар? Едем!
— Ты что, не понимаешь? Если дочь визиря умрёт, нам отрубят головы!
— А если ты откажешься, тебя просто повесят. Что предпочитаешь?
Глаза Джафара округлились от ужаса, он схватился за шею, как будто почувствовал прикосновение верёвки палача у виселицы.
— Да, ты прав, надо поехать. Вдруг Аллах снизойдёт и поможет.
Джафар побежал во внутренние покои, и вскоре турецкий чиновник вышел, сопровождаемый угодливо согнутым хозяином. Когда он вернулся, в доме поднялась суета, и вскоре Джафар предстал передо мной, переодетый в нарядные одежды. На голове красная феска, шитый золотом халат, из‑под халата выглядывала расшитая орнаментом рубашка, широкие шаровары едва не закрывали короткие голенища красных сафьяновых сапог с загнутыми по восточной моде носами. Я по сравнению с Джафаром выглядел как серый воробей рядом с павлином.
