Опорой ему служило сознание того, что он выполняет задание огромной важности, что на кон поставлено выживание всего метро, и что эта миссия не случайно была поручена именно ему. Сознательно или нет, Артем во всем искал доказательства того, что он был избран для исполнения этого задания, но не Хантером, а кем-то или чем-то другим. Уничтожить черных, избавить от них свою родную станцию, близких людей, помешать тому, что они разрушат метро. Это была задача, достойная того, чтобы стать стержнем его жизни. И все, что с ним случилось во время его странствий, доказывало только одно — он не такой, как все. Ему предуготовано что-то особенное. Именно он должен был стереть в порошок, истребить нечисть, которая в противном случае сама расправилась бы с остатками человечества. Пока он шел по этому пути, верно истолковывая посылаемые ему знаки, его воля к успеху гнула реальность, играла со статистическими вероятностями, отводя пули и отталкивая чудовищ и врагов, а союзников заставляя появляться в нужное время и в нужном месте. Как иначе понять, почему Данила отдал ему план расположения ракетной части, а сама эта часть чудом не была уничтожена десятки лет назад? Как еще объяснить то, что вопреки здравому смыслу он встретил Антона — одного из немногих, а может, единственного выжившего ракетчика широкого профиля на все метро? Вкладывая в руки Артема могучее орудие и посылая ему человека, который поможет ему нанести смертельный удар по необъяснимой и беспощадной силе, сокрушить ее? Как истолковать его чудесные спасения из самых отчаянных ситуаций? Пока он верил в свое предназначение, он был неуязвим, хотя ступающие рядом с ним люди гибли один за другим.
Его мысли соскользнули на сказанное Сергеем Андреевичем на Полянке — про судьбу и сюжет. Тогда эти слова толкнули его вперед, словно новая, смазанная пружина, вставленная в изношенный проржавевший механизм заводной игрушки. Но вместе с тем, они были ему чем-то неприятны. Может, оттого, что его теория лишала Артема свободной воли, и если бы он пошел теперь вперед — то не следуя собственному решению, а покоряясь сюжетной линии своей судьбы. А с другой стороны — как можно было после всего произошедшего с ним отрицать существование этой линии? Теперь он не мог уже больше поверить в то, что вся его жизнь — только цепь случайностей. Слишком много пройдено уже, и с этой колеи нельзя так просто сойти. Если он зашел так далеко, он должен идти и дальше — такова неумолимая логика его пути. И главное, ему совсем этого не хотелось. Сейчас уже поздно сомневаться, и нельзя уже отвернуться и двинуться обратно. Он должен идти вперед, даже если это означает ответственность не только за его собственную жизнь, но и за жизнь других. Эти жертвы не напрасны, он должен их принимать, он должен пройти свой путь до конца и закончить то, ради чего он оказался в этом мире. Это и есть его судьба.
Как же ему раньше не хватало этой ясности в мыслях, удивился Артем. Сомневался в своей избранности, отвлекался на глупости, все время колебался, хотя ответ всегда был рядом. Прав был Ульман: усложнять жизнь ни к чему.
Он шел, бодро печатая шаг. Никакого шума из труб он так и не услышал: словно в подтверждение его слов в туннелях до ВДНХ вообще не встретилось ничего опасного. Однако все время Артему попадались люди, идущие к Проспекту Мира: он двигался наперекор потоку несчастных, загнанных людей, бросивших все и бегущих от опасности. Они озирались на него, как на сумасшедшего: он один шел в самое логово ужаса, в то время как остальные старались покинуть проклятые места. Ни у Рижской, ни у Алексеевской дозоров не было. Погрузившись в свои мысли, Артем сам не заметил, как подошел к ВДНХ, хотя и прошло не меньше двух часов.
Ступив на станцию и оглядевшись вокруг, он невольно вздрогнул — до того она напоминала ему ту ВДНХ, которую он видел в своих кошмарах. Половина освещения не работала, в воздухе стоял запах пороховой гари, а где-то в отдалении слышались стоны и надрывный женский плач.
Он взял автомат в руки и двинулся вперед, осторожно огибая арки и внимательно присматриваясь к теням. Было похоже, что черным удалось по крайней мере один раз прорвать заслоны и добраться до самой станции. Часть палаток была разметана, в нескольких местах на полу виднелись засохшие следы крови. В других еще жили, кое-где внутри сквозь брезент даже просвечивал фонарик.
Из северного туннеля доносилась отдаленная стрельба. Выход в него был перекрыт горой мешков с грунтом в человеческий рост. Три человека прижимались к этой ограде, видимо, наблюдая за туннелем сквозь бойницы или держа подходы на прицеле. — Артем? Артем! Ты здесь откуда? — окликнул его знакомый голос.
Обернувшись, он заметил Кирилла — одного из членов отряда, с которым он в самом начале своего путешествия выбирался с ВДНХ. Рука у Кирилла свисала на перевязи, а волосы на голове были всклокочены еще больше, чем раньше. — Вот, вернулся, — неопределенно ответил Артем. — Как вы тут держитесь? Где дядя Саша, где Женька? — Женька! Кого хватился… Убили его, неделю назад уже, — мрачно сказал Кирилл. Сердце у Артема ухнуло вниз. — А отчим? — Сухой жив-здоров, командует. В лазарете сейчас, — он махнул рукой в направлении лестницы, ведущей к новому выходу со станции. — Спасибо! — Артем бросился бежать. — А ты-то где был? — вдогонку ему закричал Кирилл.
«Лазарет» выглядел зловеще. Настоящих раненых здесь было немного — всего человек пять, большую часть пространства занимали другие пациенты. Спеленатые, как младенцы, и упрятанные в спальные мешки, они были выложены в ряд. У всех были широко распахнуты глаза, а из приоткрытых ртов неслось бессвязное мычание. Присматривала за ними не сиделка, а автоматчик, держащий в руках склянку с хлороформом. Время от времени один из спеленатых начинал возиться по полу, подвывая и передавая свое возбуждение остальным, и тогда охранник прикладывал ему к лицу пропитанную снотворным марлю. Сон не наступал и глаза не закрывались, но человек на некоторое время затихал, успокаивался.
Сухого Артем увидел не сразу — тот был в служебном помещении, обсуждал что-то с их станционным врачом. Выйдя наружу, он натолкнулся на Артема и обомлел. — Ты живой… Артемка! Жив… Куда же ты? Слава богу… Артем! — забормотал он, трогая Артема за плечо, словно желая убедиться, что тот и вправду стоит перед ним.
Артем крепко обнял его. Он-то, как маленький, в глубине души боялся, что вернется сейчас на станцию, а отчим начнет ругаться — мол, куда подевался, какая безответственность, сколько можно вести себя, как мальчишка… Вместо этого Сухой просто прижал его к себе, и долго не отпускал. Когда отцовские объятия наконец разжались, Артем посмотрел в его сверкнувшие от пробежавшей слезы глаза, и ему стало стыдно.
