Умудрившись все-таки проверить атмосферу перед тем, как открыть люк, тарянин сделал первый шаг наружу при полном тяготении, и его ноги подкосились.
Потом Ван сидел в сером коридоре, пахнущем мускусом и чистотой, пока чернота не тронула его за плечо и он не утонул в ней.
Чернота отступила, но серое, заменившее ее, все еще было полно белой и красной боли. Затем зеленоватая прохлада омыла Вана, а за ней последовала еще более глубокая тьма. Слова и мысли пролетали через него неведомо откуда, но он ни одного слова не улавливал, и вот успокоительное зеленое снова унесло его.
Ван пробудился внезапно, голова была ясной. Он лежал не на носилках и не на больничной койке, но в некоем особом сооружении, напоминающем и то и другое. Тонкое полотнище было наброшено сверху и откинуто у его талии. И нигде ничего не болело. Взгляд на серые переборки не вызывал ощущения, будто ножи пробивают череп, не вызывали боли и мысли, где он и что с ним. После всего, что произошло, Ван чувствовал себя сравнительно хорошо. А следовало бы быть израненным, измученным, не говоря уже о крайней подавленности духа, угнетенности и отчаянии. Но ничего подобного. И это его встревожило. Что случилось? Он действительно на фархканской станции?
— Можете одеться. Не беспокойтесь. Скоро вы кое с кем увидитесь.
Неправдоподобно ясные слова пронеслись через его мозг. У них были фархканские обертона, которые невозможно описать, но звучали они очень четко.
Ван сел, оглядываясь, и, наконец, нашел свой корабельный костюм, свисавший откуда-то близ переборки. Под костюмом виднелось нижнее белье и обувь. Он откинул тонкое сероватое покрывало. Его тело, насколько можно было видеть без зеркала, выглядело как обычно, никаких шрамов, никаких изменений. Ван сошел с медицинского сооружения. Ноги держали его, как положено, и он подошел к одежде. Поспешно оделся и обулся.
Появился фархкан. Тарянин не заметил, как тот вступил в помещение, но сразу узнал Эрелона Джхаре. Запах чистоты и мускуса усилился.
— Наверное, мне лучше, или я увидел бы доктора Фхале.
— Доктор Фхале уже видел вас и сделал то, что требовалось.
— А что именно?
— Вы были в тяжелом состоянии. Физические повреждения, довольно крупные, не были по-настоящему опасными, но ущерб, нанесенный вашим нервам и психике, лишил бы вас понемногу способности нормально функционировать и вызвал бы смерть в возрасте, слишком раннем даже для человека. Это было расценено как неприемлемое. Так что доктор Фхале реконструировал те аспекты вашего существа на более прочной основе.
— Он перестроил меня? — Ван оглядел свою грудь и живот. — Я не заметил, что выгляжу иначе.
— А этого и не должно быть.
Если слова фархкана не произносились вслух, как и в прошлое посещение станции, то теперь тарянин различал их куда яснее, чем когда-либо прежде.
— Это верно. Ваши вкрапления удалены, а затем интегрированы в ваши нервные функции. Так повышается эффективность.
— Спасибо. Не думаю, что я смог бы добраться до Пердьи.
— И не нужно было. Вы причинили некоторый ущерб, когда входили здесь в док, и корабль ваш вышел из строя. Мы все починили.
— Я долго пробыл здесь? Или фархканы и с кораблями способны творить чудеса?
— Вы пробыли здесь некоторое время. По вашему счету, несколько месяцев.
— Спасибо.
— Это форма платежа.
— Платежа? Я не…
— Нет. Вы должны выплатить долги, сделанные другим, и те, что образовались в итоге ваших действий. Вы прожили бы недостаточно долго, чтобы это успеть, если бы доктор Фхале не реконструировал и не укрепил некоторые ваши аспекты…
— Долги? И поэтому вы здесь?
— Вам понадобится много столетий, чтобы исправить то, что вы совершили, злоупотребив технологией, которую получил человек Десолл. Как и он.
— А что нам, по-вашему, оставалось делать? Позволить, чтобы новые миллионы оказались порабощены или убиты на протяжении поколений?
— Всегда… вы думаете абсолютными категориями.
Эти слова воспламенили гнев, близкий к ярости самого Вана. Он постарался, чтобы ответ вышел настолько холодным, насколько возможно.
— Нет, я не думаю абсолютными категориями. Как и Тристин. Но слишком многие из людей, имеющие власть, думают.
Они эксплуатируют природу других людей, чтобы искать и получать простые и абсолютные ответы. Вселенная не дает таких простых ответов. Итог — неэтичное, аморальное и невозможно жестокое поведение. Тристин годами работал, пытаясь не использовать абсолютные средства, но абсолютные средства часто оказывались необходимы, чтобы предотвратить большее зло. Он умер, всецело веря, что его величайший промах в том, что он не применил такие абсолютные средства к Ревенантской культуре намного раньше, прежде чем эта культура успела сотворить такое зло и разрушение. Я увидел, что по тому же пути движется и Республика, разве с что еще большей жестокостью, еще прямее и откровенней обращаясь к злу.
— Вы возвысили себя до божества?
— Тристин не стал бы такое о себе утверждать, я тоже. Мы — род мастеров, и мы схватили и применили самый большой молот, с которым могли управиться, потому что ничто другое не действовало.
— В вашей надменности вы полагаете, что возможно разрешение подобных действий для вашей природы.
И Ван оцепенел на миг, утратив не только способность подбирать слова, но и наполнять их холодной уверенностью.
— В вашей надменности — наконец, ответил он, — Вы предполагаете, что разрешение невозможно, потому что вы неспособны его увидеть. Не лучше ли попытаться, чем признать промах?
Фархкан разразился кратким ироническим смехом-фырканьем.
— У вас много, очень много лет, чтобы попытаться. Больше лет и больше жизней, чем вы пожелали бы.
Холодный страх пробежал по телу тарянина, постигшего значение слов собеседника. Он не имел представления, как они этого добиваются, но понял со всей ясностью, что для него закрыт неожиданный выбор, сделанный Тристаном.
— Можете идти, — Фархкан повернул прочь, затем остановился и опять обернулся к Вану.
— Если вы вдруг докажете нашу неправоту… ваш приговор будет в ваших руках.
Тарянин моргнул, и Джхаре исчез.
