Объяснять старику, что с окончания его "посиделок" минуло двое суток и больше тысячи парсек, никто как-то не решился. Смош отмерил ему "Белой". Нич немедленно опрокинул в себя дозу, и, будто по рассеянности, подставил стакан под очередное разлитие.
Только никто и не спорил.
Смош ушёл на камбуз. Было слышно, как грюкнула дверца холодильника. Скоро капитан вернулся и с гордостью выложил на стол консервы: тушёнка, грибы, томатная паста. Дурацкое сочетание. И неосторожное. Всё-таки чёрт его знает, сколько лет этим консервам. После моей хим- и термообработки из мухоморов с поганками салаты готовить можно, а так... я уж лучше в тюрьме пообедаю...
Нич помог Капитану открыть консервы, Роман принёс вилки с тарелками, и как-то незаметно кают-компания вполне цивилизованно зазвучала: звон вилок, постукивание бутылок о стаканы, смех, анекдоты...
Но я тревожился всё больше: в какой бы форме дед не сделал своё заявление, похищение - это не нарушение карантина, конфискацией и сроком не отделаешься...
Через полчаса они справились с припасами Смоша, и Роман отправился за подкреплением. Он принёс бобы, без всякой прожарки утопил их в томате урожая столетней давности, и они съели одну банку. Потом вторую. У меня всё сильней кружилась голова, я страдал, - кают-компания быстро превращалась в хлев: пустые консервные банки на полу, залитый жиром и водкой стол... это было ужасно.
Наверное, поэтому кроткое тренькание сигнала наружного вызова, принесло мне облегчение. В тюрьме, всё-таки, должно быть чище... и на консервах там, по слухам, не экономят.
Тунга, уронив голову на стол, не шевелился.
Слабак! Что с него взять, - чукча! Или кто он там такой. Не помню.
Смош выбрался из-за стола и зачем-то оттащил Романа к порогу.
Сигнал наружного вызова прозвучал ещё раз. На этот раз требовательно. Вызывающе.
Смош вдавил кнопку разгерметизации, налил Ничу ещё стакан, и зачем-то поменял мне бутылку. Я попытался разобрать, чего это он мне подсунул, - не тут-то было! Этикетка с яркой голограммой забавно плясала перед глазами. Я не мог прочесть название напитка.
По коридору - шаги.
Я отхлебнул. Ну и гадость. Этикетка красивее будет. Даже в таком, неопознаваемом виде.
А кустом-пиплы собой каюту заполняют. До краёв. По самые наши души. Эмпаты-сепараторы. Числом в две единицы. Синяя форма, фуражки, лампасы. И ещё трое вооружённых бандитов. Но эти в беретах. Ясно - на всех фуражек и лампасов не хватило.
Они переступили лежащего в беспамятстве Романа, но так в дверях и столпились. Всё! Место кончилось!
- Кто такие?
Это у них вместо "здрасьте". Вот невежи! Нет, чтоб поздороваться, спросить, о делах, о здоровье... Смош перебрался на подлокотник кресла и нежно обнял меня за шею. Наверное, чтобы этим проходимцам было больше места. Вот ведь какой заботливый! Только мне не до Смоша. Вот сейчас дед встанет. И скажет...
А один из таможенников в меня вглядывается. Всё! Прокололся я. Он ведь, гад, страх мой чует...
И тут дед встал. И расправил он плечи. И сказал:
- Ничехираниус, ювелир. Тридцать лет отшельничества в глубоком космосе. А это мои помощники и ученики... - Смош теснее ко мне прижался и часто закивал головой: - Сызрань Кохонсио, - Нич отвернулся и махнул рукой в сторону Романа. - А это Юрий. Наш трюм ломится сокровищами, господа. Долгие годы кропотливой работы...
- Вас что-то беспокоит? - поинтересовался у меня эмпат-сеператор.
- Наши сердца полны тревоги, - смиренно сказал Смош. - Мы в ужасе от мысли, что наш труд может не получить должную оценку...
- Вот оно что... - протянул таможенник.
В дверь просунулся ещё один в фуражке и что-то показал своим коллегам. Лампасолишенцы потеснились, а фуражкообладатели тяжело задышали, разглядывая наши золотые гранулы.
- Ни хрена себе! - сказал кто-то.
- Этот бесценный дар мы хотим предложить вашей планете за вполне умеренную цену, - шагал по своей колее Нич. - Мы готовились к этой минуте тридцать долгих лет...
- Тридцать лет?! - с безмерным уважением сказал один из таможенников.
Его товарищ оказался более практичным:
- Документы есть?
- А как же! Сызрань, подай господину документы...
Смош оставил мою шею и, перегнувшись через стол, передал таможеннику знакомую пачку ветоши.
- Только осторожней, господа, - строго сказал Смош. - Эти документы помнят Империю! Это были времена, когда люди знали толк в прекрасном и могли достойно его оценить...
Но Капитана никто не слушал: теперь таможенники разглядывали бумаги ювелира. А я вернулся к своей бутылке. Как же так? Такая красивая этикетка! И без надписи...
- Водительское удостоверение, техпаспорт? - спросил через минуту кто-то из фуражек.
На него зашикали даже береты:
- Какие документы, Рамзай? Тридцать лет!
- Я вообще не понимаю, как эта блевотина приземлилась! - сказал кто-то из них.
- Что с сокровищем делать? - хмуро спросил Рамзай. - Если оставить, как есть, алкалоиды и не заметят, как трюм растащат. А потом будут жаловаться...
- Это оч-чень хороший корабль, господа, - я решил заступиться за наш звездолёт.
Всё-таки, мы жили здесь два года. Мне показалось обидным, что о моём доме говорят с таким пренебрежением. Я встал, хотел сделать к ним шаг... наверное, чтобы подойти ближе, и уронил бутылку. Руки... я, кажется, уже объяснял, - не держат. Болят. Сильно. Всё болит, ноги, спина, задница... но запястья больше всего. Я наклонился за упавшей бутылкой. Чтобы поднять. Понимаете, тут и так намусорено... но поднять эту чёртову бутылку я не смог. Потому что сам упал.
Мне это показалось странным: столько народа в такой маленькой каюте... откуда же взялось место, чтобы я мог свалиться?
Чей-то недовольный голос сказал:
- Вы можете его посадить на место?
Но прежде чем они меня подняли, я успел взять бутылку.
- Прочтите мне, пожалуйста, что тут написано? - попросил я таможенников.
К моему удивлению, мне прочли.
- Коньяк "Слава Империи".
Мне это показалось добрым знаком.
- Эта слава тем, - сказал я, - кто не убоялся изнурительного жара муфельной печи. Кто в ослепительном сиянии голубого солнца мечтал о холодной...
