— Ну и дурак, — беззлобно сказал Отто. — Какое-то время будем жить и делать глупости. А потом умрём. Вот и вся наша история.
"Жизнь этих созданий крайне коротка, поэтому каждый отдельно взятый организм, не успевая развить самодостаточность, обладает столь низким интеллектом, что, в силу стадных инстинктов, готов пожертвовать собой ради выживания своего вида.
В случае нанесения популяции значительного ущерба, уцелевшая особь проявляет исключительную настойчивость, изобретательность и коварство, причиняя непоправимый вред своему обидчику". Из отчёта экспедиции к VI(3)
В конце пути я окончательно выдыхаюсь и уже не совсем ясно понимаю: это я толкаю мокрое, выскальзывающее из рук коромысло, или это оно поддерживает меня, чтобы я не упал. Рядом тяжело сипит Василий. На первый взгляд, у него дела идут лучше моего, но я знаю, что и он близок к пределу. Третьи сутки идёт нескончаемый проливной дождь. Небо тёмное, мрачное. Такое ощущение, что тучи вот-вот упадут на голову и раздавят непроницаемой тяжестью. Горизонта не видно: всё затянуто мутной завесой дождя. Водяная пыль, несмотря на поднятые воротники и капюшоны, находит дорогу сквозь щели между телом и одеждой, превращая бельё в килограммовые рыцарские доспехи. Питаемся исключительно таблетками, запивая их дождевой водой, для сбора которой достаточно на несколько минут откинуть капюшон.
Мы подбадриваем себя шутками и древними анекдотами, мокнем, потеем и отчаянно трусим.
Когда я рассказал Василию о своём плане, он долго не мог поверить, что я не шучу. Потом так же долго меня рассматривал. Я заметил, русские всегда так: запрягают долго и везут тяжело. Но везут!..
Его нога проваливается в преисподнюю. Жадно хватая ртом воздух, падаю вместе с ним. Мы поднимаем фонтаны брызг, которые мгновенно растворяются в струях дождя. Ловлю краткие мгновения отдыха, пока он, осыпая замысловатыми русскими ругательствами болото, освобождает ногу вместе с прикрученной к ней лыжей. Чтобы он не заподозрил меня в жульничестве, выкручиваю голову и озабоченно смотрю на трос, один конец которого закреплён на нашем коромысле, другой исчезает в траве. Василий, как и я, знает, что тросу ничего не сделается, но, осматривая его, я работаю, а когда просто лежу — отдыхаю.
Василий понимает мою неглубокую хитрость и улыбается. Он откидывает капюшон, подставляя голову дождю. От головы идёт пар, и, странное дело, капли будто притягиваются к ней. Не просто барабанят по макушке, а прицельно бомбардируют щёки, уши, шею, стекают с головы по плотным чёрным волосам на нос и оттуда падают в траву упорным неистощимым ручейком. У Василия уже отросли чёрные брови и пушистые ресницы. Симпатичный, крепкий парень. Он садится рядом, и на несколько минут мы застываем в блаженной неподвижности.
Лыжи я сам придумал. И сделал. В этих диких местах инициатива наказуема: реализация планов зависит от их разработчика. Только цивилизация позволяет творческим людям заниматься именно тем, для чего они предназначены — творчеством, а не выматывающей душу тупой, вульгарной работой. Для "чёрной" работы цивилизация располагает миллиардами голодных ртов, готовых на всё, лишь бы не умереть с голоду.
Об этом я и думал, когда резал древесину и обвязывал "конструкцию" противомоскитными сетками. К сожалению, ничего более простого придумать не удалось. Усилие, с которым мы буксируем топливный мешок, слишком велико. Ноги дырявили травяной ковёр, мы проваливались и почти не двигались с места. А так: два дня мучений и кровавые мозоли от рукояти ножа, но мы движемся! Ещё бы: площадь соприкосновения с податливой травой увеличилась в десять раз, соответственно уменьшилось давление на неё, и теперь мы можем в полную силу налегать на коромысло, без опаски попирая предательскую траву. Да мы уже почти пришли! Остаётся километра два, не больше.
От места падения вертолёта до базы пришельцев оказалось четыре часа быстрой ходьбы. Все перемещения я решил делать только днём, полагая, что у противника достаточно датчиков, реагирующих и на инфракрасное излучение, и на движение, и на металл, к которому, как мне кажется, шары особенно неравнодушны. С этой точки зрения, в ночное время суток мы бы оказались в проигрышной ситуации, когда нас видят, а мы — нет. При этом меры безопасности свелись к постоянной готовности сделать разрез в траве и нырнуть в ледяную воду. Что мы и делаем.
Шары за это время мы наблюдали несколько десятков раз.
В большинстве случаев, они безмятежно скользили на горизонте, но было и так, что противник пролетел на расстоянии двух-трёх сотен метров. Мы не решались рисковать и каждый раз прятались под зелёным ковром. По мере приближения к Базе плотность встреч росла, но признаков, что нас обнаружили, я не видел. Во всяком случае, шары всегда спешили по своим делам, вылетая с Базы и быстро пропадая за горизонтом, либо наоборот, торопились быстрее попасть внутрь и не обращали на нас внимания.
Возможно, наши меры предосторожности и вовсе лишены смысла.
Но я настоял на них, а Василий придерживается роли парня на подтанцовках: из сил выбивается, чтобы помочь, но при этом старательно делает вид, что всё происходящее к нему мало относится — он лишь помогает. Я ему верю. Если бы я всё бросил и повернул назад, он, ни секунды не раздумывая, пошёл бы следом за мной.
Мы провели в ближайшем к Базе оазисе несколько суток, изучая режим активности неприятеля. Сама База — точно такое же нагромождение мегалитов, заботливо укрытых деревьями, как и оазис, из которого мы вели наблюдение. Единственное отличие — узкое, метров пятнадцать, кольцо воды, свободной от травы. Так что Базу противника уместнее назвать островом.
Тем не менее, если бы не монитор, однозначно указывающий положение мешка с консервами, мы бы запросто прошли мимо. Любопытно, что шары взлетают полупрозрачными мыльными пузырями, а плотный золотистый цвет приобретают только на достаточно большом расстоянии от острова. Неужели маскируются? Боятся? Чувствуют уязвимость?
Тогда в чём она, эта "уязвимость"?
Круглосуточное наблюдение: в бинокли — днём, и прибором ночного видения — в потёмках, показало, что противник, как и мы, ведёт дневной образ жизни. Во всяком случае, активность шаров к полуночи замирает, и только после пяти утра вновь начинается движение…
Василий поднимается, я стараюсь не отставать от него. Мы берёмся за отполированные дождём и руками скользкие плечи коромысла и вновь налегаем, в струну натягивая трос. Василий опять проваливается, и мы снова падаем. Теперь уже не до улыбок. Становится понятно, что мешок с топливом за что-то зацепился, и кому-то придётся лезть в воду.
