и тогда станет неприятно. «Неприятно» сами меня найдут, попытаются заковать в кандалы, я этих «неприятно» убью, потом придут ещё и ещё, до тех самых пор, пока не начнётся «очень неприятно». А вот против всей армии сатрапа я воевать не готов. Пока что.
— Зря надеешься, — усмехнулся мужик.
— Ты так и не назвался, — напомнил я.
— Михаилом зови, — ответил мужик. — Но не ищи здесь работу, а то найдёшь и сам не рад будешь. Община за тебя не вступится, поэтому тебе один путь — в рабы сатраповы.
— Мне бы в город, но нужна одежда поприличнее, — сказал я. — Если есть хворый кто — могу вылечить, а вы мне рубаху какую — от общины. Как тебе такое, Михаил?
— Кажется мне, что ты бродяга прохожий, хочешь обмануть добрых людей, — нахмурился старик. — Чем докажешь?
— Если есть кто-то больной, показывайте его мне, — усмехнулся я. — Но коли вылечу — сразу требую себе рубаху. Договорились?
— Сначала покажешь, а там посмотрим… — произнёс Михаил.
— В тех краях, откуда я родом, есть поговорка, — вздохнул я. — Уже оказанная услуга не стоит ничего. Так что я спрашиваю — мы договорились?
— Ладно, идём к старосте, — решил Михаил. — Жена, за домом смотри.
Я направился вслед за крестьянином, который совершенно не смущался того, что идёт босыми ногами по грязи. Ну, видимо, здесь так принято.
Мы дошли до относительно крупного дома, обладающего высокими стенами, с окнами, заставленными слюдой, крышей не из соломы, а из досок — прямо небо и земля, если сравнивать с остальными жилищами.
Деликатно постучав в дверь, Михаил ждал. А псы лаяли всё время, непрерывно. Это меня сильно напрягало.
Мои взаимоотношения с животными были никакими. Ну, кроме того случая, когда я убегал от бандитов по дворам Владивостока и дворовый пёс прохлопал фишку со мной, но не сплоховал с преследующим меня бандосом. Как его звали? Уже и не помню…
— Чего хотел, Михаил? — открыл дверь чуть полноватый дядя лет сорока.
Одет он в нормального вида кафтан, с деревянными пуговицами, штаны его были на кожаном ремне, а на ногах сапоги. Как понимаю, он даже дома так ходит.
— Доброго здравия тебе, Ксенофонт, — поклонился Михаил.
— Так чего хотел-то? — напрягся староста.
— Пришёл тут, — указал Михаил на меня. — Говорит, что лекарь. За рубаху готов вылечить любую хворь.
— Больше на бродягу побирающегося похож… — цепким взглядом рассмотрел меня староста.
— Если есть больной, то хорошая рубаха — это малая цена за исцеление, — ответил я. — Вы ничего не теряете, а я могу заработать.
— Хворые есть, как не быть, — покивал Ксенофонт. — Но как мы можем тебе доверять?
— Никак, — пожал я плечами.
— Странный ты… — Ксенофонт задумчиво почесал бородку. — Но ладно, есть у нас хворые, сможешь поставить на ноги пятерых — будет тебе хорошая рубаха. Не сможешь — уйдёшь.
Жадный гомосек.
— Ладно, по рукам, — решил я. — Показывай.
— Михаил, отведи его в амбар, — приказал староста. — И возьми кого-нибудь с собой, вдруг помочь надо будет…
Крестьянин, по мере продвижения к некому амбару, взял с собой ещё троих мужиков, пожилых и уже поддатых. Вероятно, сыновья все на полях, а этим лень или сегодня какой-то особенный праздник для пожилых. День пенсионера, ха-ха!
— Вот тут они все, — сказал Михаил. — Привезли их с похода, сказали, чтобы мы выходили и, если получится, использовали в посевной.
Мужики открыли амбарную дверь и запустили меня внутрь. Тут нет зерна, но есть сено в перетянутых паршивой верёвкой тюках. Не эксперт по крестьянской жизни, но точно знаю, что даже паршивая верёвка стоит нормальных денег. Видимо, селение не бедствует под сатраповым гнётом. А тут им ещё и рабов подогнали…
Смотрю на потерпевших — лежат на соломе, ноги сбитые в кровь и кое как перевязанные обрывками одежды. Судя по остаткам одежды — это точно обитатели Стоянки.
— Мне нужна вода и… — начал я разворачиваться к мужикам.
Тут мне в затылок прилетает что-то тяжёлое. От души так, с оттяжкой и деревянным хрустом.
Медленно разворачиваюсь и смотрю на ошеломлённого бородача, держащего в руках обломок дубинки.
— Ты это сейчас зря сделал, — произнёс я.
— Навались! — решился Михаил и первым кинулся на меня с кулаками.
Даю ему мощную пощёчину, заставившую его отправиться в глубокий нокаут. Бедолага от души воткнулся головой в пол, поэтому я не даю гарантию, что с ним всё будет в порядке.
— Вы, главное, не убегайте от меня, — тихим участливым тоном попросил я. — Я вас мягонько отрублю и всё, а вот если вы побежите…
Испуганный бородач с куском дубинки собрал всю решимость, заорал и пошёл на меня. Делаю быстрый тычок ему в солнечное сплетение, прервав и крик, и атаку.
Оставшиеся двое одновременно решили, что надо звать подмогу. Оба они рванули к выходу, но я остановил их двумя иглами Смерти. Насмерть, конечно же.
— Так-с, — развернулся я к порабощённым стояночникам. — Вы кто такие?
/ Кёнигрейх Алеманния, в полях /
Вокруг ни души, кроме неё. Город она покинула позавчера, потому что начались проблемы, как всегда. Ведь очень сложно утаить тот факт, что она некромант и слуги её неживые. Это пугает глупых крестьян и горожан. Ещё это пугает знать. Вообще, это пугает живых. Потому что смерть — она вокруг, ходит, хрипит, урчит, а тут целая некромистресс управляет мертвецами и они беспрекословно исполняют её приказы. Невольно закрадывается мысль: «А не она ли источник бед этого мира?»
— На дозор, — приказала Эстрид.
Её слуги безмолвствовали, потому что она запретила им разговаривать. Алексей, мысли о котором никак не дают ей покоя, разговаривал со своими мертвецами, спрашивал их мнения и давал им кое-какие вольности, но она не такая.
Что-то в его методах было, ведь инициатива, порой, бывает полезна, но это не в её правилах. Только полный контроль — так ниже риск предательства, так больше пользы.
Мертвецы разбрелись по окрестностям, выискивая подходящие места для скрытного дозора.
Она будет сидеть у костра одна, создавая иллюзию собственной беззащитности. Пусть нападают.
То, что горожане соберут ополчение и попытаются её уничтожить — это непреложный факт. Слишком много ненависти во взглядах, слишком вежливо они себя вели. Точно нападут.
И они напали.
Тренькнули тетивы. Эстрид выставила по четырём сторонам «Завесу смерти». Стрелы осыпались на зелёную траву.
— Напрасно вы пришли, — произнесла Эстрид, но не сделала и движения.
— Умри, колдунья!!! — крикнул какой-то полный ненависти голос.
Голос утробный, сразу рисующий человека, любящего вкусно поесть и хорошо выпить.
Делать ей ничего было не нужно. Мертвецы сами всё сделают, не впервой ведь.
Сначала испуганные вскрики, затем вопли ужаса, а
