в руках, он рыл землю, выбрасывая кровавые ошметки почвы прочь. Весь в грязи, он опускался ниже и ниже. Коленки застыли. Ноги окоченели. Лицо покрылось ледяной испариной.
— Нат, Нат, Нат, Нат, Нат, Нат…
Он закричал.
Облако пара вырвалось изо рта и повисло в воздухе, растворившись в ночной морозной тишине.
— Нат!
Снова крик.
И руки в крови. В земле. В грязи. В снегу.
— Нат!
Пальцы наткнулись на что-то твердое. Плотное. Деревянное.
Гроб.
Он вырывает деревянный ящик из земли. Облитый кровью, обсыпанный твердой землей, гроб не желает покидать свою могилу.
— Нат! Нат!
Он цепляется за гроб и вырывает его из земли с силой против воли. Наружу. Наверх. Прочь от земли. Прочь от крови. Прочь от грязи.
Прочь от смерти.
— Нат! Нат! Нат!
Закоченелые пальцы касаются крышки гроба. Медленно он отодвигает деревянную дверцу в сторону.
Внутри… среди синего бархата, стелющегося по стенкам, лежит… розовый зонтик.
Чистый. Словно новый. С белыми кружевами и рюшами.
Розовый дамский зонтик, способный спасти лишь от солнца.
— Нат…
И раздается девичий смех.
Он отпускает гроб. Он слышит девчачий голос прямо за спиной. Звук совсем рядом… тонкий игривый голосок.
— Ты так хорошо танцуешь, Натаниэль! Я смотрю, ты умеешь ухаживать за дамами. Очень похвально.
К тонкому смеху добавились ритмичные шаги.
Вальс.
Раз, два, три. Раз, два, три. Раз, два, три.
— Какое чудесное чувство ритма. Как славно ты слышишь музыку, Натаниэль!
Вот только никакой музыки не было.
В нос ударил запах гнилой рыбы.
— Ах, у тебя такая гладкая кожа. Мне нравится. Признаюсь, многим девушкам такое нравится. Ты такой милый и красивый мальчик, Натаниэль! Я в восторге от тебя. Ха-ха!
Он медленно поднялся на ноги.
Отчего-то ему не хотелось оглядываться и смотреть на танцующую парочку.
В голове стучало: «Только бы это была ложь. Только бы это была ложь. Только бы это была ложь».
Раз, два, три. Раз, два, три. Раз, два, три.
— Ах, Натаниэль! Вы — прекрасный партнер по танцам. Давайте еще разок? Мне так приятно касаться ваших рук… и то, как вы сжимаете мою талию… ах! Хочу еще! Еще! Прошу вас!
И все повторяется снова: легкий игривый смех, запах тухлой рыбы и ритм вальса.
Он решается повернуться. Перешагивая с одной ноги на другую, он поворачивается к ним лицом.
И он видит: Эвристика в розовом платье кружится в вальсе, держа Натаниэля за руку. Они топчутся по бесконечному полю тухлой гнилой разлагающейся рыбы, раскиданному у них под ногами.
Натаниэль, одетый в белую рубашку и черные шортики босыми ногами шагает по скользкой сползающей с костей рыбной чешуе. Его тонкие руки… белая кожа медленно чернеет. И начиная с локтя до самых кончиков пальцев — по рукам стекает черная смоль, покрытая алыми трещинами.
Эвристика смеется. Она смотрит то на него, то на партнера по танцам. Лицо Натаниэля всякий раз ускользает от его взгляда. Он вечно кружится спиной к нему.
— Ах, Натаниэль! Вы бесподобны!
Раз, два, три. Раз, два, три. Раз, два, три.
Ноги дают слабину, и он падает в рыбу на колени.
И проваливается вниз. Он начинает тонуть, словно в зыбучих песках. Словно в воде!
Тухлая рыба превращается в гниль. И его тело медленно уходит на дно.
Раз, два, три. Раз, два, три. Раз, два, три.
— Натаниэль! Еще разочек, прошу! Продолжайте! Вы мне так нравитесь. Ах, да любая девушка будет в полном восторге от ваших талантов.
Раз, два, три. Раз, два, три. Раз, два, три.
Он тонет. Его тело погружается в зловонную гниль, чешую и кости глубже и глубже.
Он кричит:
— Нат! Нат! Нат!
Глубина забрала его ноги, его тело, левую руку. Осталась лишь одна рука, шея и голова.
Раз, два, три. Раз, два, три. Раз, два, три.
— Натаниэль, это восхитительно!
— Нат! Нат! Нат!
Раз, два, три. Раз, два, три. Раз, два, три.
— Так славно танцуете! Какая прелесть!
Раз, два, три. Раз, два, три. Раз, два, три.
— Нат! Нат!
— Что за чудесный танец? Вы великолепны, Натаниэль!
Раз, два, три. Раз, два, три. Раз, два, три.
— Нат!
И танец заканчивается.
Его рука ушла на глубину. Гниль поглощает его дальше. Подбородок. Рот. Нос.
Натаниэль оглядывается и смотрит на него. И его лицо…
Это лицо Ната. Но глаза… — глаза не человеческие, а рыбьи.
И Скальд тонет в море тухлой рыбы.
Он нашел себя на полу.
Проснувшись, Скальд лежал не на кровати, а рядом с ней. Одеяло скомкано и волнами стекает с постели вниз.
Постельное белье мокрое, а за окном — чернота.
— Нат… Нат…
Скальд провел пятерней по волосам, словно прогоняя кошмарный сон из головы. Он понимал, что это не просто сон.
Это Эвр.
Айседора рассказывала им о силе Призраков. Эвр умеет проникать в подсознания людей через сны.
«Она нашла меня. Она забралась в мою голову. Она издевается надо мной».
Но больше всего Скальда мучила другая мысль: Натаниэль жив. И он был жив все это время.
Целых семь лет.
«Семь лет я оплакивал тебя, Нат, а ты был жив. Все эти годы моих страданий. Все эти годы… я словно не жил».
Верховная Матерь обманом похитила у него сына. Для чего? Зачем он нужен ей? Что она задумала?
«Кто она вообще такая?».
И новые мысли: «Силиста… мертва… Алый Вопль должен был убить Ната, но убил только ее… и Мелисента во всем виновата! Теперь я это знаю. Силиста погибла, не узнав о том, что ее ребенок выжил… она была уверена в том, что он мертв. В момент Алого Вопля женщина знает о смерти ребенка. Она знает, что сама вот-вот умрет, потому что… следуя философии Алого Вопля, ей больше незачем жить».
Скальд открыл прикроватный ящик и достал бутылку виски. Он снова начал пить. И не переставал. Глоток за глотком, пока бутылка не оказалась абсолютно пуста. Все это время он так и не поднялся с пола.
Он не мог больше находиться в клинике — среди стен, где он жил с Силистой. Среди стен, где она погибла.
Среди стен, где он оплакивал ее и сына семь долгих лет.
Скальд выдвинул еще один ящик и достал из него письмо.
Письмо Литы.
Она написала его прежде, чем покинула клинику Скальда. Он сохранил его.
«Жива ли ты? Где же ты? Лита…».
Она была с ним рядом долгие семь лет. Она поддерживала его. Она помогала ему в работе. Она бинтовала ему руки. Она появилась после смерти Силисты и исчезновения Ната.
