Александр Шакилов - Армия древних роботов

– За советом, – оставив в ее пальцах клок кожи, Траст вырвался.

– А мамочка разве тебе не подскажет, что и как? Мамочка разве тебя не научит, как жить? Ну вот что ты сидишь?! Девушка тебя заждалась, за тобой на край света готова пойти, со мной искала тебя, а ты сидишь! Красавица какая! Бери ее и топайте помилуйтесь. Вы ж молодые. Я когда молодая была, я… – Миррайя опять зажмурилась.

Не дожидаясь, пока мать очнется от сладких грез о давно минувших деньках, когда она наводила страх на всех окрестных парней, Траст вскочил и чересчур сильно схватил невесту за руку. Невеста вскрикнула и попыталась вырваться, но Траст был сильней.

– Ты… это… давай, пойдем, что ли. И поживей. – От волнения он позабыл имя суженой. Ну да сейчас такие мелочи не представлялись ему важными. Главное – скрыться вдвоем в ночи раньше, чем очнется мать, иначе ее воспитательные меры вряд ли ограничатся пощечинами и подзатыльниками.

Только Траст с невестой исчезли в темноте, Миррайя перестала улыбаться и открыла глаза. Ларисса тут же отвела взгляд, надеясь, что мать рыжего не заметила, что за ней наблюдали. Прогулявшись к повозке, Миррайя вернулась с кожаным тюфяком и меховым одеялом в лапищах. Все это она разложила неприлично близко от папочки Лариссы, рукой дотянуться можно. Проскрежетав зубами, Ларисса сделала вид, что ее это не волнует, что она давно уже спит.

Вдруг дернувшись всем своим всколыхнувшимся телом, Миррайя подхватила пробегающую мимо многоножку – длиной та была полмеры, не меньше! – и ловко швырнула ее прямо в Лариссу. Шлепнувшись на лицо блондинки, многоножка мазнула всеми своими бесчисленными лапами по лбу и по щекам и, оставляя слизистые следы, попыталась пролезть ей за пазуху, но была отброшена и растоптана.

Да уж, от такой подлости самый спокойный человек вскочил бы на ноги и потребовал бы объяснений, ну а Ларисса прямо-таки взвилась в воздух, высматривая камень поувесистей, чтоб достойно ответить толстухе! Не секирой же ее рубить?! Марать Кару жиром не хотелось.

– А многоножка-то ядовитая. Прикосновение ее лап к коже человека смертельно. М-да, я не ошиблась – у моего сыночка прорезался дар его покойного отца, еще того кобеля, – взбивая тюфяк, заговорила Миррайя как ни в чем не бывало. – Всякую нежить сыночек мой, паршивец маленький, научился на ноги ставить. Мертвечину, дохлятину вонючую пожалел. Тебя, девка, пожалел, тебя. Или я не права?

Лариссу будто со всего размаха огрели веслом по затылку, а затем сломали ей ноги в коленях и, когда она упала, хорошенько пнули в низ живота. Разом пропало желание искать камни. Захотелось исчезнуть. Перестать существовать.

– Да-да, это всего лишь жалость, а не любовь. Мой сынок сейчас милуется со своей суженой, со своей любимой, – с удовольствием пророкотала Миррайя, – а ты, гнилое мясо, саранча ты дохлая, скоро будешь валяться на земле, никому не нужная, пока тебя не съедят черви. Белые жирные черви.

Храп Майдаса усилился, превратившись в настоящий грохот бушующего над головой ненастья, только молний не хватало.

Зажав рот, Ларисса хихикнула.

Лучше бы Миррайя молчала, эффект был бы сильней, а так она наговорила того, о чем понятия не имела. В отличие от Лариссы, которая прекрасно знала, как у Траста нынче обстоят дела, как сильно он возбужден и что шепчет его ненаглядная невеста об их почти что брачных отношениях, которым, похоже, не суждено стать по-настоящему супружескими.

Именно поэтому Ларисса, не сдерживаясь больше, подошла к толстой стерве и, брызгая слюной, расхохоталась прямо в ее щекастую, лоснящуюся от жира рожу.

– Милуется с суженой? С любимой?! Да твой сынок, как и ты, жирная ты колбаса, позабыл имя этой девки и никак не может вспомнить. Но не из-за этого его детородный орган никак не наполнится мужской силой, несмотря на все ласки твоей обожаемой невестки. Не из-за этого… – Тут Ларисса захлебнулась смехом, закашлялась, осознав вдруг истинную причину мужской слабости Траста в присутствии его невесты. – Неумело, кстати, ласкает твоего сыночка твоя невестка, больно ему делает, хотя, судя по ее стараниям, она вовсе не девственница.

– Ты лжешь, падаль! – Кряхтя, постарев разом лет на двадцать, Миррайя поднялась. Ее лицо в свете луны превратилось в обтянутый высохшей кожей череп с пустыми глазницами, от обильных телес не осталось и следа, только позелененные мхом кости с обрывками гнилой кожи на них, а густые рыжие волосы ее изъела плесень.

Ларисса моргнула, луна на миг потухла над ее головой – и наваждение сгинуло. Над ней возвышалась жирная туша коровы в людском обличье. Обычная деревенская колбаса, разве что похотливая сверх меры.

– Я, гнилое мясо, дохлятина и мертвечина, все-все-все знаю про твоего сыночка, про твоего маленького паршивца. Потому что чувствую все-все-все происходящее с Трастом: каждый его вдох освежает мне грудь, каждый чих щекочет мне нос, каждую каплю пота с его лба его ладонью вытираю. А ты, жирная колбаса, все это чувствуешь? Нет? А хочешь, я помогу ему наконец-то ублажить шлюху-невесту? – После этих слов Миррайя, стоически сдерживавшая напор Лариссы, попятилась, но бежать ей было некуда, Ларисса отсекла ее собой от спасительной повозки и запряженной в нее спящей стоя коровы. – Хочешь, колбаса, сделаю это?! Прямо сейчас буду с ним и с его подружкой. Помогу ему?!

И вот тут мать Траста сделала то, что заставило Лариссу отшатнуться и вскрикнуть от страха: Миррайя перекрестилась.

И не важно, забывшись или же преднамеренно, надеясь остановить нападки Лариссы, сделала это мать Траста. За такой жест четвертуют и сжигают на центральной площади Моса! Любые проявления религии – как и само слово «религия» – под запретом на Разведанных Территориях. Ведь из-за религии – и не только из-за нее – случилась Третья мировая!.. Судя по самодовольному лицу, Миррайя взяла себя в руки, но раскаиваться в содеянном даже не думала.

– Однажды тебя, колбаса ты жирная, сожгут на очистительном костре.

Ларисса еще много чего сказала бы Миррайе, но вернулся Траст с невестой, а при нем ругаться с его матерью Лариссе не хотелось.

Траст и невеста вышли из темноты порознь.

Ее, злую, растерянную, но полную решимости, подсвечивала равнодушная луна. Его лицо было красным в сполохах угасающих углей, последней вспышки жизни в поселке, последнего тепла Щукарей, щедро отдаваемого ночному воздуху.

– Это все потому, что я блоху случайно убил. Ту, что снял с твоей груди и посадил в желудь с дырочками, чтоб через те дырочки блоха могла кусать меня и так жить. Помнишь? Ну чего ты головой мотаешь? Помнишь, конечно. Скажи, что помнишь! Вот, другое дело… – без остановки тараторил Траст, избегая смотреть на свою избранницу, ту, которая будет засыпать у него под боком и просыпаться там же до самой его смерти. – Так блоха вот та была символом нашей любви, понимаешь? А я ее убил. Убил блоху любви. Вот и нет любви, понимаешь? Из-за блохи все. А так-то я о-го-го. Может, новую нужно?.. У тебя как, есть еще?