— Зачем?
— Мы все через это прошли. Считайте это обрядом инициации. Мы должны были убедиться в том, что в случае необходимости вы сможете управляться с оружием. Но прежде всего, мы хотели узнать, способны ли вы пожертвовать чужой жизнью для того, чтобы спасти свою. Или жизнь своего соратника.
— Обряд? Чей обряд? Вас, так называемых швейцарских гвардейцев?
— В некотором смысле. Мы называем его Триер.[34] Не спрашивайте, почему. Как бы то ни было, вы неплохо справились, правда?
— Их было трое. А если бы они меня убили?
— Тогда они бы вас съели. Откуда, вы думаете, на дне бассейна взялись кости?
— Вы хотите сказать, что держите мутантов-каннибалов на дне бассейна, чтобы тренировать своих людей?
— Мы не держим их там постоянно. Только когда нужно. И потом, их еще нужно подготовить. Морить голодом, дразнить. Чтобы приготовить хороший Триер, нужна целая неделя. Обычно мы делаем его с одним зомби. Но в вашем случае нам пришлось немного поимпровизировать. По мнению Буна, один хорошо натасканный противник эквивалентен трем нетренированным зомби. Мне думается, что это не совсем так, но испытание пройдено. Ну! Мы снова друзья?
Я резко отталкиваю протянутую им руку.
— Дерьмовые вы друзья!
— Дерьмовые… — усмехается Бун. — Ну и дела!
— Заткнись, Бун, — приказывает капитан.
Тот затыкается.
— Медицинскую помощь святому отцу. Руку и шею. Продезинфицировать и забинтовать.
Потом, обращаясь к остальным, добавляет:
— Отец Дэниэлс прошел испытание. Теперь мы знаем, что он в состоянии стать членом нашего отряда, с равными правами и обязанностями. Мы знаем, что он готов биться и что он будет прилагать к этому все силы. Поздравьте его и поприветствуйте как члена команды.
Один за другим, они подходят ко мне: Битка, Диоп, Карл…
Они поживают мне руку, тихим голосом произнося несколько слов или, в случае Битки, шутку.
Последним передо мной встает Бун. Он смотрит мне в глаза с этой своей вечной полуулыбкой на лице. Потом протягивает руку.
— Без обид, священник?
Некоторое время я не отвечаю.
Потом жму его руку.
— Без обид.
Поднимается ветер, завывающий, как привидение.
Стрелка дозиметра опасно близка к красной зоне. Я думаю, что если бы она издавала звуки, то это был бы жалобный вой ветра, пытающегося сорвать с нас одежду и мясо.
Молча мы снова отправляемся в путь сквозь мелкий снег, с каждой минутой становящийся все гуще. Мне кажется, что в группе изменилось что-то важное. Теперь они говорят громче, как будто до этого у них было, что скрывать. Я как будто бы перестал быть чужим.
Я ускоряю шаг и догоняю Дюрана во главе колонны.
— Капитан!
— Да, святой отец?
— Каких еще сюрпризов стоит мне ожидать на пути в Венецию?
Дюран отвечает, не оборачиваясь. Его голос звучит искаженно из-за противогаза и шума ветра.
— С нашей стороны — никаких. Но я не исключаю, что сюрпризы будут. Вы, наверное, заметили, что снаружи довольно опасно?
— То есть, даже без вашего участия, вы хотите сказать?
Дюран встряхивает головой.
— Ну вы же выпутались из этого дела, не правда ли?
— Уж точно не благодаря вам!
Офицер не отвечает. Он продолжает идти, глядя прямо перед собой.
— Вы бы позволили им убить меня? — спрашиваю я.
— Нет.
— А у бассейна высказали, что да.
— Да, я это сказал.
После этого странного обмена репликами мы идем молча. Тьма вокруг нас не предвещает ничего хорошего.
— За сегодняшний день это уже второе падение, которым я обязан Буну. В первый раз идея была тоже вашей, капитан?
— Нет, это его дела. Я тут ни при чем.
— Я ведь мог умереть на дне этого бассейна.
— Могли, но этого не произошло. Как там говорил этот святой? «Что не убивает меня, то делает меня сильнее»…
— Это написал Фридрих Ницше. Он кто угодно, но только не отец Церкви.
— Да ладно, Ницше? Сколько всего узнаешь, общаясь с вами, священниками!
Улыбаясь, Дюран ускоряет шаг. Спустя несколько минут я отказываюсь от попыток угнаться за ним. Зато самого меня нагоняет Бун.
— Вы все еще злитесь? А я думал, что прощение — это, типа, обязательно для священников, — поддразнивает он меня.
— Прощение предполагает покаяние.
— Но я раскаиваюсь, ваше святейшество. Искренне раскаиваюсь.
— Ага, конечно.
— Если бы дело приняло дурной оборот, мы бы вмешались.
— Мне уже сказали. Но уверяю тебя, что, на мой взгляд, оно и успело принять дурной оборот, а все только стояли и глазели.
— Ой, это вы насчет той пары царапин? Видел я их. Шрамы вам очень пойдут. Они дадут вам прекрасную тему для разговоров с женщинами.
— Бун, ты что, издеваешься?
— Зовите меня просто Карл, святой отец. И можно мне называть вас Джек?
— Нет.
— Ну почему?
— Потому что меня зовут Джон, а не Джек. Джон Дэниэлс, а не Джек Дэниэлс. Не как виски.
— Ладно, как хотите. Так что, вы действительно соблюдаете этот обет, как он там называется?
— Зависит от того, какой обет ты имеешь в виду.
— Ну тот, который запрещает связываться с женщинами. Вы из-за это обиделись, да?
— Он называется обет безбрачия.
— Но вы?..
— Да. Я — да.
— Ладно, я пошутил. Знаю я, что такое обет безбрачия. Я тоже когда-то принял его. Теперь, конечно, соблюдать его стало значительно легче. Женщин вокруг немного, и эти немногие определенно не красотки. Да к тому же воняют.
— Все мы воняем, Бун.
— Карл.
— Хорошо, Карл. Как хочешь, Карл.
— От женщины ждешь грациозности и утонченности, а не того, что она будет вонять мокрой псиной или протухшим сыром. В том месте, если вы понимаете, о чем я…
— Понимать-то я тебя понимаю. Но дело в том, что есть некоторые вопросы, которые мне не хочется с тобой обсуждать.
— Ладно. Эй, видели — вон там?
— Где?
Бун моментально меняет тон. Теперь он донельзя серьезен.
— Жди здесь. Спрячься за ту машину.
Он указывает на конический сугроб. Я спрашиваю себя, какая машина скрывается под этим тяжелым белым покрывалом. Быть может, это один из начавших появляться на европейских улицах маленьких электромобилей, имевших все шансы вытеснить старые машины, если бы не ударил молот Скорби?
Я бегу к укрытию. Бун прижимается к земле, направив автомат в темноту. Прибор ночного видения не обнаруживает никаких признаков движения. Я не понимаю, что же такое мог увидеть солдат. Я делаю чуть заметное движение, чтобы встать, но тот, даже не повернувшись в мою сторону, делает знак пригнуться и не двигаться. Как будто у него глаза на затылке.
