Белые фигуры растворились в снегу. Исчезли. Как будто их никогда и не было.
— Бун говорил о каком-то «обрызгивании».
Дюран кивает:
— «Обрызгивание», да. Ну, это штука, которую мы всегда делаем перед тем, как выйти наружу. Вы, наверное, заметили, как мы все пахнем…
— Такое трудно не заметить.
— Мы приобретаем этот запах, обрызгиваясь… такими вещами…
— Вроде чего?
— Вроде… Ну, вроде вот этого…
Он открывает карман рюкзака и достает оттуда запачканный чем-то желтым платок. В него завернута малюсенькая склянка из коричневого стекла, в которой когда-то, вероятно, хранилось какое-то лекарство. Дюран отвинчивает крышку и вытряхивает себе на перчатку что-то маленькое и черное. Улыбаясь, подносит это к моему носу.
Даже сквозь фильтры это моментально производит на меня оглушительный эффект. Если бы Дюран не поддержал меня, я упал бы на землю.
— Господь всемогущий! Что это за вонь?
Дюран закрывает пузырек.
— А вы как думаете, святой отец? Это сок мертвеца. Так его называют те, кто выходит наружу и вынужден каждый раз использовать его. Сок мертвеца, бульон мертвеца, «обрызгивание», трупная кислота… На деле это концентрат гноя разлагающегося трупа. Его разработал русский профессор, с которым вы делите жилье.
— Максим?
— Он. Иногда ему приходят в голову гениальные идеи. Сок мертвеца не позволяет Мускулам почуять тебя. Я отдал приказ, чтобы вас тоже… обработали… перед выходом. Очевидно, кое-кто не подчинился.
— Кто?
— Это, если позволите, мое дело, святой отец. Разрешите мне самому разобраться с ним. Будьте уверены, ответственный заплатит за это.
— Но если меня не… обработали этим соком, как же они меня не обнаружили?
Дюран пожимает плечами:
— Думаю, что вас спасла ваша борьба с Восставшими.
— С кем?
— С теми, кого вы повстречали на дне бассейна. Восставшие, зомби — называйте, как хотите. Они не мертвы — по меньшей мере, не в обычном смысле этого слова — но они несомненно разлагаются. Видимо, их вонь осталась на вас. Недостаточно для того, чтобы выдержать близкое столкновение, но на расстоянии, которое отделяло вас от Мускула, этого хватило. Знаете, вам крупно повезло. Я потерял уже трех человек из-за этих… этих существ…
Порыв ледяного ветра доносит до нас металлический шум, похожий на царапание.
— Идите за мной, — говорит капитан.
Мы поворачиваем за угол. Остальные члены команды оцепили какой-то магазин. Рядовой Битка и капрал Диоп поднимают проржавевшие жалюзи, на которых нетвердой рукой выведено крупными красными мазками: «ОПАСНО! НЕ ПОДХОДИТЬ!».
— Внутрь, быстро, — не обращая внимания на надпись, приказывает Дюран и силой заталкивает меня в пропахший плесенью темный проход. Остальные вваливаются с аккуратностью стада носорогов, угрожая сбить меня с ног. Когда все входят, Битка и Диоп опускают жалюзи.
Приборы ночного видения быстро приспосабливаются к слабому свету, просачивающемуся сквозь щели закрытых жалюзи. Помещение завалено ящиками и другими предметами неправильной, неопределенной формы.
— Хорошо, мальчики, — говорит капитан. — Все тут? Отлично. Снимите очки, быстро.
Я починяюсь.
Слышится странный шум, словно ворчание гигантского зверя. Потом — громкий свист над головой.
Шесть из десяти висящих на потолке длинных неоновых трубок загораются, питаемые только что запущенным Буном электрогенератором.
Я так давно не чувствовал запаха бензина. Это приятный запах, как в детстве, когда я вдыхал резкий аромат выхлопных газов, точно духи. А еще мне нравился запах модельного клея. Одно время считалось, что человечество убьет нефть. Теперь же, двадцать лет спустя, бензин стоит дороже золота, а конец света хоть и наступил, но нефть не имеет к этому никакого отношения.
Я шумно вдыхаю. Остальные улыбаются.
— Приятно, да? — посмеивается Бун. — Куда лучше, чем Пот Мертвеца.
«Сколько названий для одной мерзости», — думаю я. Говорят, у эскимосов было восемьдесят разных слов, чтобы обозначить снег. Я хочу сказать это Карлу, но удивление от того, что я вижу, заставляет меня разинуть рот.
Чистая комната. Ни пылинки. А предметы, скрывающиеся под серой тканью, оказываются дюжиной новых, с иголочки, мотосаней. Медленно, по мере того, как гвардейцы снимают с них покрышки, они открывают свои формы. И цвета. Господь всемогущий, как они красивы…
Пламенно-красный, васильково-синий, изумрудно-зеленый…
Названия этих цветов вдруг приходят мне на память, возвращая в те времена, когда мир не был сплошь серо-черным, когда в нем были свет, а также прекрасные цвета и звуки.
Я приближаюсь к одной из машин и провожу рукой по изгибам бака. Даже сквозь плотные перчатки чувствуется его гладкость, его совершенство…
Под моими пальцами Грааль из мифической, потерянной эпохи, когда машины вроде этой хозяйничали на Земле. Теперь их больше нет. Как нет и животных, способных возить нас на своих спинах: ни лошадей, ни ослов, ни мулов. По крайней мере, не здесь. Не в мире, где кошка, не говоря уже о собаке, считается чудом.
Мы пожрали всех существ, которых сочли съедобными.
В том числе человека.
Все мы, в той или иной степени, каннибалы. Не обязательно быть монстрами, чтобы питаться себе подобными. В гидропонных теплицах подземелий святого Каллиста кости и плоть мертвых используются в качестве удобрения. А свечи, освещающие наши подземные алтари, наши письменные столы… из чего, думаете, они сделаны? Из пчелиного воска? Но пчел больше не существует. Кто-то когда-то сказал, что мир пропадет, что случится катастрофа, если будут уничтожены пчелы. Отсутствие опыления означает отсутствие плодов. Если пчел не станет, случится беда! Ну что ж, все произошло с точностью до наоборот: это катастрофа убила пчел. Эра Прогресса обратилась Новым Средневековьем.
Естественно, мы не знаем, как обстоят дела в других местах. Смешно, если тьма опустилась только на эту страну, а повсюду вокруг нас продолжается нормальная жизнь. Максим покачал головой, когда я высказал ему эти подозрения.
«Боюсь, что так везде, — сказал он мне. — Вся планета полетела к чертям. Сначала бомбы, а потом то, что мы когда-то называли ядерной зимой. Может, через тысячи, через миллион лет какое-нибудь насекомое — хотя бы один из тараканов, они будут последними выжившими… — эволюционирует в форму, похожую на пчел. Какое-нибудь семя, спрятанное в глубине, снова зацветет. Наша планета снова покроется зеленью, и будут цвета, и свет, и жужжание насекомых, и щебетание птиц… Но пока что мир спит сном, глубоким, как смерть, и по поверхности Земли бродят создания, будто вышедшие из кошмара. И, так или иначе, нас там уже не будет», — заключил мой друг, подняв пустой стакан в знак иронического тоста за наш вид.
