Смелый мужик. Схватись они все за оружие — и мне крышка. Но так не бывает. Никогда. Слишком мало смелых. Слишком многие ещё верят, что всё можно уладить словами. Надеются на них до последнего. О-о, сколько разных увещеваний я слышал за прошедшие годы, сколько мольбы. Но лишь единицы использовали последние секунды своего существования на попытку дать реальный отпор. Что это? Остатки цивилизованности, рудименты, доставшиеся от прошлых поколений? Или банальная трусость? Но, если трусость, то перед чем? Тебя поставили на колени и подвели ствол к затылку. На что тут можно надеяться? Чего бояться? У тебя карт-бланш. Бей голыми руками, рви зубами, делай всё, что поможет спастись. Но вместо этого они только болтают, болтают и болтают.
— Господи, — прошептал владелец ТОЗа с треснувшей ложей, косясь на подёргивающегося в конвульсиях бородача. — Пожалуйста… У меня жена и двое…
У меня тоже двое, а нужен был только один.
Пуля пробила затылок и вышла с противоположной стороны в облачке кровавых брызг. Труп кивнул и, завалившись вперёд, уткнулся остатками лица в землю.
Тритий обходчик при этом вёл себя на удивление тихо, только дрожал и всхлипывал, втянув голову в плечи.
— Говорить можешь? — спросил я.
— М-могу. Расскажу! Всё расскажу! — оживился страдалец.
— Тише, и не дёргайся. Смотри вперёд. Где штаб, знаешь?
— Конечно. В здании вокзала.
— Как пройти?
— Э-э… — он попытался указать рукой направление, но, вспомнив инструкции, передумал. — Нужно назад, за высотки. Там недалеко большое здание будет двухэтажное с лестницей. Этот… Как его?
— Универмаг?
— Точно! Он самый. А от него, от фасада, прямо всё время, и к вокзалу выйдешь.
— Где там искать Баскака?
— Знаю! Знаю где. Правое крыло, второй этаж, конец коридора.
— Как выглядит?
— Кто?
— Баскак.
— Ну, здоровый такой, лысый, совсем лысый, на татарина похож, хотя вроде хохол. А! Вот! Нос у него ещё сломан. Направо… Или налево? Э-э… Нет, направо вернее.
— Как попасть?
— Как попасть? Как попасть? Э-э-э… — напряжённый мыслительный процесс даже побудил дрожащие пальцы зашевелиться, будто те чесали затылок. — На вокзал два входа, со стороны…
— Как попасть к Баскаку, тупиздень?
— Так ведь… по записи к нему. Баскак у нас всеми хозяйственными делами ведает. Записываться на кордоне, туда же и пропуска приносят, если документы в порядке. С этим строго.
— В каких районах вашего города есть частный сектор?
— Да везде он только и есть, кроме Центрального.
— Назови район и его улицу.
— Ну, Заводской. А улица… Заводская. Ты меня не убьёшь?
— Конечно, нет.
Показания покойного обходчика в целом сходились с моей вводной. Это обнадёживало. И насчёт направления он не соврал. Через пятнадцать минут я уже шёл от универмага к хорошо освещённому трёхэтажному зданию вокзала. Шёл, не скрываясь, временами даже переходил на бег. И плакал. Да, я почти рыдал, размазывая слёзы по чумазой мордашке.
Странное дело — уже не помню, когда я ревел по-настоящему, разве что после смерти Крикуна влага чуть на глаза навернулась, но, если того требовала работа, слёзы текли рекой, нужно было только ущипнуть себя побольнее или прижечь, а потом закрепить эффект грустными воспоминаниями. Смерть Хашима обычно давала искомый результат с первого раза.
К моменту, когда меня тормознули на входе, я едва мог говорить, слёзы стояли в горле.
— Куда, шкет? Чего ревёшь? — один из охранников преградил мне путь.
— Пу-устите! Я к… к Ба-аскаку!
— Хорош завывать. Ты что здесь вообще делаешь в час ночи?
— Н-нас из дома вы-ыгоняют! Дядя Коля деда изби-ил! Сжечь грози-ится!
— Нихера не понимаю. Ты откуда?
— С За-аводской! Быстрее! Пустите!!! — я утёр рукавом сопли и предпринял отчаянную попытку прорыва.
— Да уймись! — охранник схватил меня за шиворот и оттащил от двери. — Объясни толком, что произошло.
— Дед с Дя-адей Колей поругались! У нас там малина ра-астёт! А дядя Ко-оля говорит, чтоб у-убрали! У него ру-ужьё! Деду голову ра-азбил!
— Что за хрень?! Какая малина?!
— Помоги-ите! Пожалуйста!!! — я схватил охранника за руку и, умильно шмыгая носом, потянул за собой.
— Да чтоб тебя! — растроганный страж порядка повернулся к напарнику. — Он не отстанет. Придётся будить.
Напарник, закатив глаза, вздохнул и скрылся в здании. Через минуту он вернулся.
— Веди, сердобольный. Опять пиздюлей из-за тебя огрёб.
Импровизация — искусство ничуть не менее важное в нашем деле, чем, скажем, стрельба или торг. Она способна помочь в, казалось бы, абсолютно безвыходных ситуациях, когда холодный расчёт и планирование оказываются бессильны. Но, как и любое дело, импровизация требует сноровки. Я бы даже сказал — инстинкта, наработанных опытом рефлексов. Тогда и мозги функционируют иначе — рожают идею, тут же её пережёвывают и на выходе дают конечной результат, ясный, понятный, ожидаемый. Тоже своего рода план, но по ситуации. Если же опыта нет, импровизация чаще всего сводится к тезису «Ввяжемся в драку, а там посмотрим». Это чревато. Весьма.
Баскак ждал в своём кабинете, который, судя по всему, являлся одновременно и квартирой. Выщербленный паркет, стол буквой «Т», дюжина стульев вокруг, пять шкафов забитых пухлыми картонными папками на завязках, буфет с дежурным графином и шестью стаканами в стальных подстаканниках, два керосиновых светильника: один — на столе, второй — под потолком, выкрашенный облупившейся уже коричневой краской допотопный сейф между двумя наполовину задёрнутыми окнами, которые здесь, в отличие от первого этажа, не были заложены кирпичом. А в уголке справа, отгороженная фанерными стенками, скромно приютилась жилая площадь. Из-за приоткрытой занавески выглядывала расстеленная кровать и коврик.
Сам хозяин тоже имел вид далёкий от официоза — наскоро натянутые штаны с висящими по бокам подтяжками и незаправленным концом ремня, шлёпанцы и накинутый поверх майки мундир тёмно-болотного цвета. Ростом Баскак был под метр девяносто, при этом весьма плотного телосложения, и, несмотря на явно разменянный полтинник, имел отличную выправку. Настоящий пахан. Хмурая бульдожья морда средней степени помятости и лысый череп, блестящий, как котовы яйца, отлично дополняли экстерьер.
Баскак лениво махнул рукой в сторону двери, и мой конвоир удалился.
— Погоди, — поднял он ладонь, видя на моём лице безудержное желание поделиться горем, прошёл к буфету, достал графин со стаканом, налил и, осушив залпом, поставил на стол. — Начинай.
