— Давай убежим, — предложил я Петру.
Он был моим ровесником и соседом по палате. Я знал его всего несколько часов — нас вместе привезли сюда — но сразу ощутил к нему симпатию. Те несколько часов, что нас осматривали и обследовали, он с интересом посматривал в мою сторону. Я отвечал ему тем же. Теперь мне вдруг показалось, что я знаю его много лет.
— Давай.
Он отбросил одеяло и встал, настороженно осматриваясь. Палата походила на гостиничный номер — с полированными кроватями, тумбочками и ковром на полу, но матовые стекла пропускали в неё лишь мутное подобие света. В двери тоже были стекла, прозрачные — чтобы нас видели — и она не была заперта. Нам сказали, что туалет в конце коридора. Там, рядом, была лестница.
Петр молча показал на себя, потом на меня и на дверь. Я кивнул, потом легко, одним движением, поднялся. Беззвучно ступая босиком, мы выскользнули наружу. Я ощутил смутную, бесполезную неловкость — нас раздели до трусов, не дав взамен никакой одежды.
Петр поднял руку, настороженно прислушиваясь. Его плавки казались белым пятном на смутном призраке тела. Коридор тонул в непроницаемой тьме, лишь в его конце, — там, где за дверью еле слышно журчала вода, — сквозь стекла лестничной двери пробивался синий свет уличных фонарей.
— Всё тихо. Пошли.
Мы быстро, но осторожно пошли к лестнице. Ковер на полу делал наши шаги совершенно бесшумными.
Белая двустворчатая дверь лестничной клетки оказалась заперта. Я несколько раз дёрнул ручку, словно не желая соглашаться с этим. За ней было окно — обрезанная резким светом снизу таинственная темнота, а справа — две лестницы, одна вниз, вторая, ближняя — вверх.
Словно кто-то указал мне пальцем, я поднял голову. Между створками двери и верхом проема зияло прямоугольное окно — окно без стекла. Я встал на цыпочки и вытянулся. Мои поднятые руки коснулись гладкой поперечины и крепко вцепились в острый край рамы. Я подтянулся, поджав ногу, зацепился большим пальцем за дверную ручку — и, наполовину высунувшись в проем, застрял. Высунувшись по пояс, я никак не мог развернуться и спрыгнуть вниз.
Петр вдруг подхватил меня под колени, выталкивая в проём. Мое сердце обморочно бухнуло, я чуть не вскрикнул, на миг потеряв равновесие и падая вниз. Мои руки перекрутились и соскользнули с рамы, пятки с силой ударили в пол, — и я сообразил, что сижу на корточках, уже по ту сторону двери. Над ней показалось лицо Петра. Он подтянулся и протянул мне руку. Я без слов сжал её, он высунулся до пояса… перегнулся вниз… Я попятился, отступая под его весом, он боком перевалился через проем и приземлился на ноги. Мы вздохнули, с радостью глядя друг на друга. Откуда-то я знал, что на нашем пути больше не будет столь серьезных препятствий.
Недалеко отлетев, корабль завис над крышей высотного дома на ярко освещенном проспекте. Затем вновь начал двигаться, скользнув вдоль бесконечно длинной улицы, ярко освещенной, но всё более пустынной по мере удаления от центра. Она свернула в сторону, под кораблем поплыли промышленные районы, частью ярко освещенные, но в большинстве — замершие на ночь.
Корабль пересек несколько шлейфов дыма, казавшихся беловато-синими в свете фонарей, иногда ненадолго зависал над цехами и перелетал дальше. Затем он вернулся назад и какое-то время парил неподвижно. Его двигатели вспыхнули чуть ярче, затем потускнели, когда он спустился почти к самой поверхности и завис в метре над землей, став почти незаметным. Корабль ждал.
Мы шли вниз, беззвучные, как привидения. На втором этаже сквозь матовое армированное стекло запертой двери пробивался слабый жёлтый свет и смутные, неприятные звуки. Дверь на первом этаже была приоткрыта. Мы видели за ней лишь гладкую стену ярко освещённого коридора, но слышали слабые голоса собравшихмя в вестибюле охранников или санитаров.
Мы на миг замерли, потом Петр показал вниз. Там была ещё одна лестница, короткая — всего в четыре ступеньки, а дальше — белая филенчатая дверь. Она открылась, когда я нажал на неё посильнее.
Мы оказались в душноватом тамбуре. Лестница справа уходила в тёплую влажную черноту подвала. Слева была наружная дверь — большая, двустворчатая, сваренная из толстого железа. В щель над ней пробивался слабый свет, но здесь было почти совсем темно.
— Здесь заперто, — шёпотом сказал Петр. Тонкая, как шнур, полоса синего света упала на его лицо и какой-то миг я видел лишь его расширенные глаза.
Протянув руку, я нащупал внушительный замок. Мои пальцы бесполезно скользнули по его глухому шёршавому корпусу и, словно сами по себе, потянулись к огромным стальным шпингалетам, державшим вторую створку двери. Нижний поддался легко, но до верхнего я мог достать лишь поднявшись на цыпочки и мне не хватало сил повернуть его. И тут я вновь ощутил прикосновение странного тепла — оно текучей змейкой скользнуло по руке и послышался звук, такой слабый, что я не смог его определить. А потом шпингалет вдруг поддался, дверь распахнулась — и мы оказались снаружи, на краю заросшего бурьяном пустыря, увы, в нескольких сотнях метров от ограды — с внутренней стороны.
Мимолетная летняя ночь кончалась. На востоке уже занималась заря, над ней яркой, немигающей белизной горела Венера. На западе плыла медлительная лавина уходящих вслед за темнотой облаков. Многоэтажные корпуса больницы виднелись неожиданно далеко вокруг, мерцая редкими огоньками окон. Было удивительно тихо — странная, живая тишина. Под порывами предрассветного ветра шелестела трава — слабый, печальный звук, словно воспоминание о чём-то…
Первые же шаги по земле заставили нас скривиться от боли. Тем не менее, идти оказалось довольно легко. Мы незамеченными пересекли огромный двор. Петр быстро взобрался на ограду и протянул руку, помогая взобраться мне. Спускаться оказалось сложнее и, если бы он не поддержал меня снизу, я бы наверняка упал.
— Стой! — оглянувшись, мы увидели бегущего к нам мужчину. Мы не смогли рассмотреть его в полумраке, но, даже не понимая, зачем, тоже бросились бежать, почему-то к реке — там пустырь обрывался в туманное море. Над ним возвышались только темные фермы моста. Слыша за собой частый топот, мы бежали всё быстрее, изо всех сил. Вдруг Петр прыгнул и я увидел впереди ров шириной метра в два, а может, и в три — у меня не было времени разглядывать его. Я не успел испугаться, — ноги сделали всё сами, одним сильным рывком отправив тело в короткий полёт, и понесли его дальше, как ни в чем ни бывало. Я не знал, как это у меня получилось. Будь у меня время подумать, я никогда не решился бы на такой прыжок.
