Аристотель качал головой, на челе его лежала тревога.
– Но Афины уже воюют с нами, – объявил Александр.
– Чисто официально, – ответил Эсхин. – Пока афиняне довольствовались тем, что предоставляли другим возможность воевать за свои интересы. Афины выставили против Филиппа свое серебро, но не войска.
Я вспомнил, что некогда был одним из наемников, нанятых за афинское серебро.
– А как насчет кораблей? – заметил Птолемей. – Ведь Афины используют против нас свой флот.
– Но безуспешно, – хвастливо возразил Александр. – Скоро у них не останется гаваней к северу от Аттики.
– Поговаривают, – мрачно проговорил Эсхин, – о заключении союза с Фивами.
– С Фивами?!
Сидевшие за длинным столом гости зашевелились.
– Самая лучшая армия, если не считать македонской! – вырвалось у Гефестиона.
– Их Священный отряд никогда не знал поражений, – напомнил смуглый Неарх.
– Мы тоже, – возразил Александр.
Гарпал, сидевший слева от Александра, нахмурился:
– Что ж, мы не знали поражений в бою, но царь не хотел и побед. Перинф был не первым городом, от стен которого мы ушли по своей воле.
Александр покраснел, раздражаясь. В разговор вступил Аристотель.
– Филипп любит брать города за столом переговоров, а не на поле боя, – сказал он кротко. – Таково искусство истинного царя; он побеждает без кровопролития.
– Но соперничество между Афинами и Македонией обязательно окончится кровопролитием. – Александр едва сдерживал гнев.
– Увы, ты прав, – согласился Эсхин. – Демосфен не успокоится, пока не выведет афинское войско против варваров.
– Варваров?
– Против вас, – сказал афинянин, глядя на Александра. – Демосфен называет вас варварами и даже дает прозвища еще похуже.
Пытаясь предотвратить взрыв, Аристотель проговорил:
– Афиняне считают варварами всех, кто лишен возможности жить в их городе. Но слово это первоначально значило «незнакомец», и ничего больше.
– Теперь Демосфен использует его в другом смысле, – заметил Эсхин.
Я видел, как Александр старается сдержать себя.
– Помню, я видел его несколько лет назад, – пробормотал он. – Демосфен прибыл в Пеллу по приглашению царя; он был столь польщен приглашением и взволнован, что сделался косноязычным. Он не мог связать и двух слов.
– Теперь он говорит периодами, не предложениями, – скорбно сообщил Эсхин. – И они производят сокрушительный эффект.
– Мне следует своими ушами услышать его, – процедил сквозь зубы Александр.
Но царевич намеревался услышать и увидеть не только Демосфена. Все мы, кроме Аристотеля, остановились в одном большом зале. Отужинав и уже готовясь ко сну, я заметил, что Александр и его Соратники направляются к двери, перебросив плащи через плечо и повесив на пояса мечи.
– Куда вы? – спросил я.
– В Акрополь, – улыбнулся Александр, который как мальчишка радовался приключению.
– Это запрещено. Ворота на дорогу, ведущую к нему, закрыты.
– Но вдоль утеса поднимается тропка. О ней мне рассказали слуги.
– И ты веришь слугам?
– Почему бы и нет? Я хочу увидеть храмы поближе.
– Быть может, заодно стоит наведаться в их сокровищницу? – расхохотался Птолемей.
– А если это ловушка? – усомнился я.
– Мы вооружены.
– Я пойду с вами.
– Можешь оставаться здесь, Орион.
– Царь приказал мне приглядывать за тобой, царевич. Если, оступившись при неверном лунном свете, ты сорвешься с утеса и сломаешь себе шею, мне лучше прыгнуть следом.
Александр расхохотался, а я, прихватив плащ и меч, отправился с молодежью, не забывая и о приказании Олимпиады.
Подъем оказался куда менее трудным, чем я опасался. Яркая луна освещала тропу, ночной ветер стегал, как тысяча кнутов. Болтливый слуга оказался служанкой, молоденькой, не старше двенадцати лет. Гарпал заинтересовался ею, заметив среди других слуг в доме Эсхина. Я подумал, что македонец решил вознаградить девушку, избавив ее от докучливой девственности.
Мы без труда добрались до плоской вершины утеса и остановились, разглядывая Парфенон и прочие храмы. От очертаний Парфенона захватывало дух: изящные колонны с желобками застыли в идеальной симметрии, чудесные фризы были исполнены столь искусной рукой, что холодные мраморные фигуры казались едва ли не живыми. Я вспомнил, что уже видел их. Этот храм, сохранивший свою изначальную красоту, высился в опустевшем городе творцов, памятном мне по моим снам.
Но все равно храм показался истинным чудом, особенно залитый серебристым лунным светом. А перед ним стояла гигантская статуя Афины, богини-воительницы, мудрой покровительницы города, чьим священным символом была сова. Все стояли, созерцая мраморное великолепие храма и статуи… Все, кроме Александра. Охватив панораму единым взглядом, царевич направился прямо к изваянию Афины. Я поспешил за ним.
– Утверждают, что блеск наконечника ее копья виден из гавани Пирея, – сказал он.
Снаружи гигантская статуя была покрыта слоновой костью. Острие копья возносилось над крышей Парфенона. Освещенная лунным светом статуя Афины подобно башне высилась над нами. Лицо богини было раскрашено… Глаза казались серыми, как мои собственные. Но слоновая кость оставалась холодной и безжизненной.
Александр поднялся по ступеням храма.
– Там внутри есть статуя поменьше, – сказал он. – Говорят, что она вся покрыта золотом.
Так и было. Изваяние всего лишь в два раза выше человеческого роста выглядело куда более изящным и казалось полным жизни. Во мраке храма оно как бы изливало внутренний свет.
"Это золоченые одеяния отражают лучи луны", – сказал я себе и заглянул в лицо статуи.
Я узнал ее: Афина, Аня, Ардра… любимая мной под многими именами, во многих временах и пространствах. Да, я знал и любил ее. И она любила меня. Но теперь я остался один в чужом времени и потерял свою любовь, забытый ею и брошенный.
Холодное темное ненастье поползло, обволакивая меня. Да, я помнил немногое, но лицо этого изваяния было лицом женщины, которую я любил. Нет, не смертной женщины, а богини.
А я был тварью, смертным, созданным творцами ради их собственных, неизвестных мне целей. И я осмелился полюбить богиню, которая приняла человеческий облик и ответила на мою любовь. Но теперь я лишился ее.
Напрягая всю свою волю, я пытался оживить статую, заставить ее шевельнуться, начать дышать, двигаться и улыбаться.
Но она оставалась холодным, мраморным, покрытым золотом изваянием. И я не мог отыскать в ней богиню, которую оно изображало.
– Пошли, – отрывисто бросил Александр. – Я замерз. Пора и в постель.
Омертвевший от тоски, уподобившийся камням, которые нас окружали, я последним возвратился в дом Эсхина.
