говорю с вами, я хочу донести до вас всю бессмысленность ваших действий. В конце концов, на что вам эта жизнь? Вы оба оказались здесь именно потому, что понимаете ее бессмысленность. Будь вы удовлетворены ею, то не гонялись бы за призраками. В том числе, и в буквальном смысле, как сегодня.
— Я не гоняюсь за призраками! — вскрикнула Надя. — Вера в Узорешителя — не призрак. Он придет, он явится, он освободит нас! Ты же сам мне говорил! Как ты можешь!
— Вера — это всегда бессмыслица, — наставительно ответил голос. Казалось, его обладатель развалился в вольтеровских креслах, набил трубку и принялся философствовать. Герману сделалось противно. Имей он возможность проткнуть сейчас эту тварь шпагой, не колебался бы ни секунды.
— Нет смысла в том, чтобы просто ждать, когда кто-то придет и сделает вашу работу за вас, — продолжал невидимый резонер. — Это лучший способ, чтобы она осталась несделанной навечно. Ваши товарищи выдумали Узорешителя, потому что отчаялись. Вы не верите, что способны изменить мир, подарить ему свободу. Но это не значит, что никто не способен. Мир обретет свободу, но вы этого не увидите. А я увижу, я буду жить долго.
— Ты не проживешь и недели, тварь!
— Спокойно, спокойно, Наденька, — проговорил голос как будто с улыбкой. — Помнишь, ты клялась любить одного меня? А теперь вот сидишь тут голая почти что в объятьях смазливого жандарма. Столь же нелепа твоя клятва меня убить. Ты сама бы забыла ее, позволь я тебе вернуться в этот мир. Впрочем, все это неважно. Вам незачем жить. Жизнь ужасна, тяжела, отвратительна. Незачем жить. Незачем.
Его голос стал размеренным, в нем появилась какая-то музыкальная вибрация. Герман почувствовал, как его ноги стали ватными, а руки сами собой опустились, и даже веки отяжелели и стали неумолимо наползать на глаза.
Он с ужасом осознал, что стоит ему сейчас провалиться в сон, который овладевал им все сильнее, и он не проснется уже никогда. Однако и сделать с этим ничего не мог.
Незачем жить. Незачем. Незачем.
Он с силой ущипнул себя за щеку. Это помогло, но лишь на пару секунд, а затем сон навалился на него с новой силой, будто тигр на оленя.
Незачем жить. В самом деле, зачем он живет? Чтобы спать с женщинами и клянчить у отца деньги? Или чтобы найти убийцу Вяземского, которого он никогда не знал, и который, похоже, был довольно дрянным человечишкой? Зачем это все? Не лучше ли в самом деле…
И тут его рука, совершенно обвиснув, коснулась кармана, который оттягивал тяжелый револьвер. И тут он понял, что все-таки есть одна вещь. Есть. Нет, даже не желание кого-то там еще освободить этим револьвером, не желание стать Узорешителем, в которого так смешно верит эта барышня. Нет, есть кое-что совсем другое… но что именно? Он не мог сформулировать. Мысли, парализованные надвигающимся сном, путались, налезали одна на другую. А сформулировать было надо. Он чувствовал, что это необходимо, без этого он погиб.
— Я хочу отомстить! — раздался где-то слева от него отчаянный крик. — Тебе за то, что ты предал меня, и этому хлыщу за то, что надо мной надругался! Не будет мне смерти, пока не отомщу!
В следующий миг Герман осознал, что ее рядом больше нет. Она исчезла. Умерла? Или наоборот, вырвалась из клетки? Он не поймет, если не сможет, наконец, поймать ускользающую мысль.
— Я хочу жить, чтобы увидеть новый мир, — произнес он твердо. — В чем бы он не заключался. То, что сегодня, не вечно. Мне хочется увидеть завтра. Я все для этого сделаю.
— Дурашка, — произнес голос с сочувствием. — Целые поколения рождались, старели и умирали, думая, что вот они-то увидят что-то новое. И тем не менее, все оставалось по-старому. Твой мир обречен жить вечно. И вечно быть неизменным. Мы, вампиры, хорошо знаем, каково это. Не так уж плохо, на самом-то деле. Тебе просто обидно, что твое место в этом застывшем мире не на самом верху пирамиды. Что тебя не оценили должным образом, и никогда не оценят. Что ж, этому горю ничто не поможет. С этим можно только смириться — и отправиться в лучший мир, где, быть может, тебя ждет награда. Нам, бессмертным закрыт путь в этот мир, но ты…
— Подожду еще, — прошипел Герман, стиснув зубы. — С удовольствием подожду еще лет сто.
— Ради чего? Ты слишком слаб, чтобы изменить этот мир. Не тешь себя напрасными надеждами, ты ничего не…
— Не тебе решать, — проговорил Герман сквозь стиснутые зубы. Он сжал кулаки, его ногти вонзились в ладони, боль немного отгоняла сон. — Я сам решу, на что я способен. И каким будет мир. И хочу ли я, чтоб он был другим. А тебя я найду и убью. Раньше, чем эта девчонка. Выпотрошу твое мерзкое, набитое прогнившей требухой тело. Бессмертный он. Посмотрим, кто из нас на самом деле бессмертный.
В следующую секунду Герман осознал, что сидит на холодном нечистом полу во все том же флигеле, из которого, казалось, он лишь недавно вырвался и уже успел от него отойти на добрую версту, никак не меньше. Рядом на полу сидела Надя: совершенно голая, она глядела в пространство широко раскрытыми глазами, даже не пытаясь прикрыться или подобрать одежду, которая вся была здесь же, раскиданная по полу.
А еще мгновение спустя мощный удар едва не сорвал дверь с петель, и она, открываясь, чуть не ударила Надю в бок, промчавшись в каком-нибудь вершке от нее. На пороге оказался Пудовский в совершенно черном костюме и с револьвером в руке, а за его спиной маячила фигура охранника в котелке и с ружьем наперевес.
— Где он⁈ — рявкнул промышленник и тут же осекся, оглядев мизансцену. Надя отчаянно вскрикнула, крик ее перешел в задушенный писк. Кажется, она готова была провалиться сквозь землю.
— Вы это… Господи Боже, нашли время и место… — процедил он, сплюнув на пол и слегка отвернувшись. — Мне сказали, вампир на заводе. Я думал, не сделал ли он вам худого, а вы тут… нехорошо-с. Где вампир?
Прежде, чем кто-либо из сидящих на полу молодых людей успел что-то ему ответить, где-то вдалеке, кажется, возле формовочного цеха, грянул громкий ружейный выстрел.
— Вон он! — послышался отдаленный голос. — Вон, в березняк ломится! Ату его! За ним! А, черт, взлетел!
На несколько секунд все в конторе обратились в слух. Раздался еще один выстрел, потом еще, затем все затихло.
— Константин Кузьмич! — адресовался к Пудовскому вбежавший человек в потертом кавалерийском мундире и с саблей в руке. Должно быть, майор Давыдов. — Ушел, не успели! Нетопырем, гад, обернулся, и утек! Но ничего, мы ему острастку дали! Гущин в него из винтовки зарядил, прямо в спину. Жаль пуля не серебряная, а то б хана скотине! Но ничего, авось, больше не сунется… а это тут что?..
Он взглянул на мизансцену в стиле «ню», которую все еще можно было наблюдать на полу, а затем чуть отвернулся, но краем глаза все еще поглядывал с интересом.
Герман открыл, было, рот, чтобы дать хоть какой-то ответ на вопрос промышленника. Мозг его отчаянно работал над первой фразой, и он уже почти согласовал мысленно фразу: «Это не совсем то, о чем вы подумали», хоть и не считал ее вполне подходящей, но озвучить ее не успел.
Едва он только произнес слово «это», как пунцовая Надя вскочила на ноги, подхватила с пола платье и, кажется, чулки и с быстротой ветра пронеслась мимо Пудовского, сверкая во тьме белыми ягодицами и оттолкнув поднявшего, было, саблю майора с такой силой, что тот едва не выронил оружие. Шаги ее босых ног по гравийной дорожке вскоре затихли где-то на окраине заводской территории. В погоню никто не бросился, все были ошарашены.
— Может быть, хоть вы мне объясните, Брагинский, что, черт возьми, здесь происходит? — с растяжкой произнес Пудовский.
Герман шумно втянул в легкие воздух. Объяснение предстояло долгое.
Глава десятая, в которой сталь сверкает при луне, а свечи горят днем
— Мда… — Трезорцев читал рапорт, и его острые уши непроизвольно дергались. — Брагинский, вы с ума сошли? Вы хотите, чтобы я вот это отправил в Петербург?
— Это правда, — проговорил Герман негромко. Он и сам понимал, что для официального рапорта это, пожалуй, и впрямь диковато. В бумаге он изложил все события в Залесском, как они были, умолчав лишь
