— А ты? — цепко посмотрел на меня «парикмахер».
— «Перышко». А вообще, по жизни — драбант, ландскнехт… Кто там еще? В общем, наемник, — представился я, перечислив все «титулы». И чтобы сразу ответить на вопросы, которые еще не заданы, пояснил: — «Слово» знаю, потому что друг сказал.
— И друг у тебя в силе, коли наемнику «слово» доверил, — хмыкнула атаманша.
— Вроде того, — согласился я, еще не решив — стоит ли им говорить о друге-короле.
— Может, развяжешь? — поинтересовался пожилой.
— Хм… — покачал я головой. — Может — и развяжу. Но потом…
— Не доверяешь? — спросила Марта без обиды.
— Есть немного, — кивнул я. — А вы бы доверились? То, что «слово» знаете, еще ни о чем не говорит. Может, поймали какого бедолагу. Под пытками все расскажешь…
Молодой, услышав последнюю фразу, гордо простонал:
— Я и под пыткой не скажу.
— Глупый ты, жизни не видел, — усмехнулся пожилой. — На дыбе не висел. А если бы тебя на «кобылу» посадить, соловьем бы запел.
— Какую кобылу? — не понял парень.
— У наемника спроси…
— А ты откуда знаешь? — удивился я. — Сидел?
— Сам, слава Богу, на «кобыле» не ездил, — покачал головой пожилой, — но видел. Я в рудниках господина Флика шесть лет кайлом махал, пока серебра под свой вес не нарубил. Хорошо, тощий был, а не то еще лет на пять хватило бы.
— И «гнома» синего помнишь?
— Кто ж его, падлу, забудет? У нас тут много таких бродит, кто ему глотку жаждет перегрызть. А у меня мечта — найти господина обер-берг-мастера да серебром его досыта накормить. Чтобы и в пасть породы насовать, и в задницу.
— Ладно, — кивнул я и стал разрезать веревки.
Пожилой сразу же захлопотал вокруг парня. Атаманша, намочив платок в ближайшей луже, приложила к посиневшему лбу.
— Как же ты его так, — вздохнул отпущенник. — Мог бы полегче…
— Разозлился, — объяснил я. — Этот щенок меня в ломаное ребро пнул…
— А ты бы не пнул? — огрызнулась Марта, меняя тряпку: — Крестьянин, видите ли, а сам — тоффель тебе в дышло, прямо в болото прется. Где это видано, чтобы крестьяне в болоте жили? Мы и решили, что лазутчик. В Ульбург он едет… Где хоть он?
Действительно, где? Я задумался. Взяв ветку, принялся чертить на земле план местности, по привычке размышляя вслух:
— Так, к руднику нас везли отсюда… Потом рудник… Из рудника я пошел сюда… Город с медвежьим названием…
— Берлин, — подсказал пожилой. — Тут раньше замок графа Альбера Медведя был — Медвежья берлога.
Слушая вполуха рассказ о том, как старый граф «стриг» на большой дороге купцов, я продолжал рассуждать:
— Ехал я так… Тут меня подобрали. А тут… Мать твою! — взвыл я, осознав собственную глупость.
Все ясно. Когда выезжал с полянки, где оставил язычников с христианскими именами, свернул не на ту дорогу.
М-да… Мне стало стыдно. Как же так?! Полки в бой водил, а сам заблудился…
— Заплутал? — участливо спросил пожилой и утешил: — Бывает. Тебя как звать-то, дед?
— Можно — Эндрю, — назвал я одно из крестильных имен, не обидевшись на «деда».
— А я — Хельмут, — представился он. — А это Всемир, — показал на парня.
— Всемир? — заинтересовался я, услышав непривычное для здешних мест имя.
— Из пруссов он, — ответила Марта за парня.
То-то мне почудились знакомые звуки. Матушка, прожив двадцать лет в Швабсонии, говорила со славянским акцентом.
— Земляк? — с надеждой поинтересовался Всемир, позабыв про разбитую голову и припухшие глазки.
— Наполовину. Матушка, покойница, из восточных славян была.
— Из восточных? — удивился Хельмут. — А как в Швабсонию попала?
— Отец там с купеческим караваном был, вот и привез, — быстренько соврал я.
Ну не будешь же объяснять незнакомцам все тонкости династических браков? Славянские короли, именовавшие себя князьями, претендовали на побережье Янтарного моря, где проживали их родичи — пруссы. Престарелый герцог Пруссии (дядюшка Мечислав старится с моего детства и никак не может состариться!) хотел объединить свое герцогство и Фризландию с Моравией и Полонией. Его троюродный брат, король Фризландии, Моравии и прочее (мой родной дед), хотел того же. Чтобы не спорить и не вести войну, проблему решили с помощью женитьбы. Так мой отец и приобрел себе жену, ставшую мне матерью. Кто-то из их детей (раньше и я был одним из претендентов!) должен был стать герцогом Пруссии (то есть князем!).
Марту волновали другие дела, более насущные:
— Что дальше-то будем делать? Всемир неделю пролежит, не меньше…
Новые знакомые смотрели на меня укоризненно…
— Ну, братцы, — развел я руками. — Что получилось, то получилось. Если покажете, куда ехать, до лагеря довезу. А дальше у меня дело есть.
— Курёнка не продашь? — поинтересовался Хельмут, бросая голодный взгляд на телегу. — Мы тут уже несколько дней на подножном корму.
— На подножном?! — возмутилась Марта. — А кашу по утрам кто жрет? А похлебку? Не ты?
— Так с каши-то какой толк? — хмыкнул Хельмут. — С гороха только воздух портить.
— Ну, гороха не любишь — будешь траву жевать! — пообещала Марта и пожаловалась: — Я им, козлам, готовлю, как проклятая, а они еще и носы воротят.
— Да что ты, что ты… — засуетился разбойник. — Это я так, к слову. А курочку перекусить — неплохо бы.
А мне вдруг захотелось гороховой каши.
— Ладно, — засмеялся я. — Поехали курочку перекусывать.
Вожжи я вручил Хельмуту, правившему лошадью с нескрываемым удовольствием. Всемир, привалившись к мешку, постанывал, если колесо попадало в колдобину, а атаманша дремала.
Имя Марта, по моим представлениям, должна бы носить крестьянская девка — плотно сбитая, с титьками, что не удержит никакой корсаж! А тут… Тощая, маленькая, с мальчишеской стрижкой и плоской грудью. Да и красотой не отличалась — шрамы украшают только мужчин, да и то не всяких. Конечно, после трех стаканов шнапса за красавицу сойдет. Но я не пил двадцать лет!
Но это была женщина. Я, к своему удивлению, почувствовал, что каторга не избавила от грешных желаний. Даже пожалел, что пошел на переговоры с грабителями, — можно бы вначале изнасиловать Марту, а уже потом мириться. С другой стороны, тогда бы пришлось их убивать, а так, глядишь, они еще могут пригодиться.
— Хочешь меня? — спросила Марта, резко открывая глаза, будто и не дремала.
— Н-ну, — кивнул я. А чего скрывать?
— Старый пень, а туда же, — усмехнулась женщина.
— Чем старше пень — тем крепче корень! — ответил я, будучи слегка уязвлен.
