— С удовольствием выпью этот бренди, Мигаки-сама, за здоровье Координатора.
Приветственно подняв бокал, женщина выпила, не отрывая взгляда от лица Мигаки. В ее светло-карих глазах отражались отблески горящего в душе пламени.
— Судя по тому, что я прочел в досье лейтенанта Сатхорн, я сделал для бедняги генерала доброе дело, хотя мои «сильные руки» и обошлись с ним не слишком ласково, — заметил Мигаки.
Рыжеволосая женщина была на несколько сантиметров выше его. «Она просто восхитительна», — мелькнула у него мысль.
Женщина негромко рассмеялась.
— Севануки, — повторила она. — Замечательно.
Словом «севануки», в переводе с японского «сильные руки», на жаргоне якудзы именовались телохранители, но его первоначальное, древнее значение было «вышибала».
— Вы прекрасно владеете воровским языком, Мигаки-сама.
— Пожалуйста, зовите меня Такурой. Я польщен вашим комплиментом — особенно учитывая то, чьи уста его произнесли, таи-са Шимадзу.
Тонкие брови женщины взметнулись вверх.
— Вы меня знаете?
— Поскольку ваши «херуцу эндзеруцу» также были почтены приглашением на праздник, ваше досье случайно оказалось у меня на столе. Захватывающее чтение. Я польщен и счастлив, что наконец могу лично встретиться с вами, таи-са.
— Со ка? — Брови оставались изогнутыми.
— Честное слово.
Мигаки поднес к губам ее руку.
В ироничной улыбке Шимадзу мелькнуло что-то хищное.
— Этакий чисто западный жест, — пробормотала она, — и его делает человек, занимающийся сохранением традиций Синдиката.
Задержав ее ладонь в своих на долю секунды, Мигаки пожал плечами:
— Благодаря реформам Координатора наше общество не стоит на месте. Считаю, что это к лучшему — и я говорю так вовсе не потому, что в этом состоит моя обязанность. Дракон всегда старался впитать в себя все лучшее из культур других народов, правда?
Шимадзу рассмеялась:
— Ну и мастер же вы заговаривать зубы, Такура Мигаки!
Теперь и Мигаки улыбнулся:
— Полковник, в этом и заключается моя работа.
Он окинул ее взглядом с ног до головы, отметив, как она при этом напряглась. Завершив изучение, Мигаки снова посмотрел ей в глаза. Его расслабленная поза и легкая насмешливая улыбка говорили, что за хищным оценивающим взглядом тем не менее нет ничего оскорбительного. Увидев это, Шимадзу несколько успокоилась.
— Лейни, — поправила она. — Мигаки, вы не боитесь, что нас увидят вместе? Вы рядом с членом якудзы — что-то близкое к эта.
Мигаки даже не моргнул, услышав запрещенное слово.
— Ни в коей мере. В худшем случае лишь укрепится моя репутация повесы. Но я надеюсь, что знакомство с вами, доблестным героем минувшей войны, наоборот, поднимет мой престиж.
Неопределенно хмыкнув, Шимадзу прислонилась спиной к ограждению балкона, взглядом вышедшей на охоту хищной кошки всматриваясь в отделенную невидимым барьером толпу.
— Увы, вижу, вы не падки на комплименты, — небрежно заметил Мигаки. — Ладно, пропустим мои слова мимо ушей — хотя я говорил совершенно искренне. Вам нравится кино?
Шимадзу на мгновение призадумалась.
— Чамбара, — сказала она, имея в виду пустые боевики с бесконечными схватками на мечах, как правило, на историческую тему. — И фильмы, где все взрывается.
— Значит, у вас не три носовых платка?
Мелодрамы, вызывающие обильные слезы у зрителей — их качество оценивалось количеством промокших насквозь носовых платков, — были популярны не только среди женской, но и среди мужской половины населения Синдиката.
Шимадзу пожала плечами:
— Ну а мудзо?
Этим буддистским термином, подразумевающим бренность человеческого бытия, назывались фильмы, пропагандирующие жестокость и насилие.
— Слишком претенциозно.
Мигаки скривил губы. Сам он был горячим почитателем мудзо, хотя даже при более терпимых порядках, введенных в правление Теодора, производство подобных фильмов оставалось ремеслом подпольным.
Такура собрался было сказать что-то еще, но тут увидел, что лицо его собеседницы, разом лишившееся краски, вдруг стало зеленовато-серым. Он обернулся.
В зал вошел широкоплечий верзила с квадратной головой. На нем был темный костюм европейского покроя и синий шелковый галстук, завязанный узлом размером с голову годовалого младенца вокруг того, что должно было считаться шеей. За ним следовали два еще более высокорослых и широкоплечих громилы, оглядывающих собравшихся сквозь темные очки с большими круглыми стеклами. Их зловещие движения были настолько деланно-показными, что Мигаки немедленно выгнал бы из Эйга-тоси режиссера, снявшего такие ненатуральные кадры. Разумеется, глава «Голоса Дракона» узнал пришедшего в сопровождении двух телохранителей верзилу. Это был Бенджамен Инагава, глава якудзы округа Бенджамен.
Хозяин, тощий мужчина с козлиной бородкой и пучком волос на голове в самурайском духе, рассыпался перед вошедшим в восторженных приветствиях. Его пышному облачению, скопированному с торжественных нарядов знати семнадцатого века, не удалось скрыть то обстоятельство, что хозяин — голубоглазый блондин. За гулом праздничной толпы, да еще сквозь воздушный занавес, Мигаки не смог разобрать ни одного слова.
Он ощутил, как его запястье стиснула по-мужски сильная рука.
— Идем, — хрипло промолвила Лейни Шимадзу.
— Куда?
— К тебе домой.
Мигаки вопросительно поднял брови. Верзила с квадратной челюстью в окружении своих севануки пробирался сквозь толпу, внезапно закружившуюся в забавном танце «подойти-избежать»: часть гостей, в первую очередь элегантные буке со своими эскортами, бросилась встречать вновь прибывших. Военные же в большинстве своем спешили дистанцироваться от них, словно отталкивающиеся однополярные заряды.
Увидев Инагаву на вечере, Мигаки был поражен. Одно дело вспыльчивая Лейни Шимадзу, воин, пролившая ради Дракона много крови — своей и чужой. Не возражал бы глава «Голоса Дракона» и против «Кота» Хиру Ямагучи, верховного ойабуна якудзы Люсьена, ибо старик всегда оставался стойким приверженцем Теодора. Однако ни Ямагучи, ни его влиятельных сабу нигде не было видно. При виде же того, как сливки общества имперской столицы вьются вокруг главы гангстеров какого-то заштатного мирка, у Мигаки внутри все переворачивалось.
Но вслух он произнес:
— Надеюсь, ваш позыв к миграции никак не связан с этим толстошеим, почтившим нас своим присутствием?
— Об этом не может быть и речи.
Выражение каштановых глаз было скорее затравленным, чем полным страсти.
— Если ты меня хочешь, едем сейчас же к тебе домой, — сказала Шимадзу — В противном случае забудь о том, что видел меня, Главный пропагандист.
