возвышались высокие створки дверей, которые сейчас валялись неподалёку, присыпанные пылью и грязон-бурой трухой. Вернее, валялось то, что от них осталось.
— Я один туда пойду? — по спине промаршировал табун мурашек. — А вы?
— Заходи спокойно, — поморщилась Османдина. — Там нет никого, кто желает тебе или Лиэль зла. Всё будет хорошо, Первожрец. Она ждёт тебя!
Лиэль? Откуда Османдина знает о дочери Рамона?
В ответ на мой ошарашенный взгляд, старая ведьма только одобрительно кивнула, и, развернувшись, сгорбленно направилась прочь. Туда, откуда мы только что вышли. Будто только что сбросила тяготившую её ношу, причём по ощущениям — сбросила её на меня.
«Прикольная экскурсия вышла, — мрачно подумал я, заглядывая в интерфейс и прикидывая, что у меня осталось, на случай, если придётся прорываться с боем. Не то, чтобы я не верил Османдине, которой не было резона помогать мне в получении «Кровавых плетей», чтобы потом бросить в какую-либо мясорубку, но червячок сомнения всё же грыз. — А… была не была, — решился, осторожно ступая в проём».
Об обстановке, которая наличествовала здесь ранее, я мог только догадываться, задействовав всё своё воображение, поскольку сейчас главный зал Круга Боевых Ведьм представлял собой весьма плачевно зрелище даже для меня.
А уж я достаточно насмотрелся на удручающие пейзажи разрушенных каменных залов, начиная от Старой Цитадели, которую я умудрился разрушить до основания в самом начале своей «карьеры», заканчивая Цитаделью Клана Стали, которая от неё тоже не ушла далеко.
Некогда каменные стены сейчас были иссечены глубокими бороздами, словно лазером, а то, что осталось от каменного трона, можно было смело сметать в совочек и выносить на мусор. Такое впечатление, что здесь несколько дней шло жестокое противостояние с участием нескольких хирдов гномов, трёх звеньев Наказующих и ещё демон знает кого.
Ну или сюда тоже залетал Боня.
Девственно чистым оставался только Божественный алтарь Мистик, который в этом хаосе смотрелся весьма чужеродно, сияя чистотой каня и идеально ровными строгими обводами.
— Не может быть, — пробормотал я, как только увидел открывшуюся глазам чудовищную картину. — Поланея! — подскочив к ней, я осторожно присел рядом, с ужасом глядя на некогда красивую Ведьму. — Что с тобой произошло?
Поляна, а это была она, сидела на каменном полу, меланхолично покачиваясь, отчего спутанные засаленные волосы с двумя жирными прядями седины болтались словно сосульки.
— Всё в порядке, я сейчас помогу, — забормотал я, совершенно не представляя, что мне сейчас нужно делать, и от чего её нужно спасать. Да и скажите на милость, как я должен помочь некогда сильной, пышущей здоровьем женщине, которая больше всего сейчас была похожа на девяностолетнюю старуху, которая вот-вот рискует отойти в мир иной.
Живыми были только её глаза. Яркие, лихорадочно поблёскивающие фанатичным огнём. И в них угадывался разум, несмотря на то, что Поланею сейчас корёжила чья-то неизвестная воля. И выглядело это максимально жутко, как по мне.
Пергаментная кожа, приобретшая неприятный желтоватый оттенок, ходила буграми, будто, под ней устроили игру в догонялки какие-то мелкие грызуны. Взгляд упал на частично сломанные окровавленные ногти Поланеи, словно она старалась вырыть яму прямо здесь в толще камня.
— Ты только скажи что, и я всё сделаю, — я осторожно взял её за руку, не зная, что от неё сейчас можно ожидать. — Что нужно, Поляна? Чем я могу помочь?
— Где она? — глухо спросила Ведьма. — Где Лиэль?
— Она здесь, неподалёку. Мы сейчас к ней переместимся, — заверил я, касаясь Кольца.
— Нет! — припечатала Поланея, судорожно схватившись за свою голову. — Приведи её сюда! У меня нет сил это терпеть больше. Приведи! — резко выкрикнула ведьма, глядя на меня прожигающим взглядом. — Она должна принять это! Слышишь? Приведи!
— Я, конечно, всё понимаю, но не могла бы ты мне объяснить, что вообще происходит? Мне кажется, что я имею право знать! — я отступил на шаг.
— Боишься? — невесело усмехнулась она, а я на один миг увидел ту женщину, которой когда-то было не занимать житейской мудрости и здоровой иронии. — Не бойся, я ничего с ней не сделаю. Твоя задача — доставить её сюда в целости и сохранности. Остальное я сделаю сама, Мегавайт! Остальное сама! — её голова вновь бессильно опустилась, а потом она неожиданно закричала.
Столько глухой и безнадёжной тоски и боли в одном протяжном крике я ещё никогда в жизни не слышал. И если до этого времени мне было немного жутковато, то сейчас меня как следует пробрало. Захотелось бежать отсюда стремглав, только чтобы не видеть этого, не слышать отчаянного дикого крика.
Поляна надсадно кричала, а мне оставалось только с жалостью смотреть на это.
«Хорошо, что этого всего не видит Рамон, — посетила меня неуместная мысль. — И я даже не хочу представлять, что бы он сейчас делал».
— Она должна забрать у меня это. Это то, что должно принадлежать её по праву, Мегавайт! Только пообещай мне, — тонкая кисть неожиданно схватила меня за запястье, сжав с такой силой, которую вряд ли предположишь, глядя на руки Ведьмы. — Не вздумай ей сказать, иначе она откажется.
Я понимал, о чём она говорит. О передаче некой силы, после которой Поляна выживет лишь с вероятностью в тысячную процента.
— Не говори ей!
— А то она сама дура, — огрызнулся я, раздражённо выдернув руку. — Вы надеетесь её обмануть и меня ещё сюда подписываете?
— Ты не знаешь! — прошептала Поляна, а её глаза наполнились слезами. — Ты просто не знаешь!
— Так расскажите мне уже наконец! — вспылил я.
Сейчас я одновременно испытывал и жалость к этой, несомненно волевой и сильной женщине, но одновременно чувствовал какое-то глухое раздражение. И меня уже порядком достали эти тайны мадридского двора, в которых тебе постоянно отводится роль рядового исполнителя, совершенно не понимающего, что вообще происходит.
— Она была моей сестрой… — выдавила Поляна. — А потом мы встретили Рамона…
Чем больше я слушал, тем больше я не находил слов, чтобы выразить всю степень моего удивления тем, что мне сейчас приходится слышать.
Мерзость, отвращение, возмущение, восхищение, удивление…
Я испытал весь спектр эмоций на протяжении рассказа Поланеи. Да и не рассказ это был, а то, что больше всего похоже на исповедь. Османдина оказалась права, очень ёмко охарактеризовав состояние Поланеи.
Это был отчаянный крик души.
Плач по потерянному. Вынужденный плач души по тому,
