Почему вы называете опасной ошибкой страсть художника?
Потому что художники опаснее убийц. Самый чудовищный серийный убийца может отправить на тот свет лишь десятки жертв, а поэты способны похоронить целые поколения.
Сорену снился сон.
Он шел по чужеземному городу, чувствуя ногами древнюю брусчатку. Траченные временем здания белого камня, высокие ярко-зеленые двери, занавески в открытых окнах вторых этажей, старики, смотрящие на уходящий мир. Рим? Он никогда не был в Риме. Прямой перелет занял бы восемь или девять часов «нормального» времени, а в его восприятии – почти сто, но проблема состояла не в часах. Время было морем, по которому он плыл, и в одиночестве он мог проводить эти часы, медитируя в поисках своего ничто.
Полет же ограничивал его замкнутым пространством и обществом других людей.
Какая мука наблюдать за их словно паралитическими движениями, каждое выражение искореженное, деформированное, их червеобразные губы искривляются в мучительные слоги, из их отвратительных ртов неторопливо вылетают капельки слюны. Жирные тела и неровные черепа. Эта примитивная жуткая энергия их бытия, просто бытия, но оно проявлялось так громко, так безвкусно и дешево. Даже когда они спали, их храп заполнял мир, их ветры пахли, как и должны пахнуть ветры. Существовать можно было там, где их нет.
Так он и отличал сон от действительности. В редких случаях его проклятие во сне исчезало. И тогда он избавлялся от своих мук: черепашьего спуска по лестничным ступеням, ожидания в тюрьме черепной коробки, когда же мир догонит его. В тех редких случаях он мог ходить среди человеческих существ и не ненавидеть их.
Самые жестокие сны были самыми четкими, там он контролировал ситуацию. Он мог остановиться перед рестораном и наслаждаться сочными запахами базилика и чеснока, доносящимися из открытых дверей. Мог почесать зудящее место у себя на спине и почувствовать собственные ногти. Мог увидеть маленькую часовню впереди и восхититься ее строгими пропорциями, каждым камнем, проверенным стихиями и временем. Приближаясь к часовне, Сорен слышал звуки изнутри. Он автоматически поморщился. Звуки были неприятными. Звуки, вздохи, смех – все они скрежетали металлом по его зубам.
Вот только…
Такие звуки.
Он никогда не слышал ничего подобного.
Многослойный пирог, воспарение смыслов и настроений. У них был ритм, нараставший, как любовь, когда он двигался внутри Саманты и каждое движение погружало его в пучину блаженства, каждая грань чувства становилась отдельным миром. Ритм, который он слышал, казалось, несет некий смысл, словно кто-то нашел способ отобразить робкий рассвет после безнадежно холодной и долгой ночи. Нижние тона сообщали о чернильной темени, утрате и страхе, но одновременно звучали и более высокие ноты, усиливались, двигались совместно так, что он чувствовал боль в груди.
Он вошел в часовню, удивляясь тому, как звук эхом отдается от древних камней. Пространство внутри освещали толстые белые свечи. Плясали язычки пламени, плясали быстро, так быстро, что это раздражало, но почему-то раскрепощало его. А еще здесь стоял сочный и успокоительный запах – запах воска, огня и благовоний. В передней части часовни пел хор.
Люди? Неужели люди производили эти звуки?
Он двинулся по проходу, нашел скамью в темноте, сел. Хористы двигали губами, рождая звуки, каких он не слышал никогда прежде. Выверенное сплетение голосов, чистых, приятных и сильных. Они увлекли его, потрясли, очаровали. Руки Сорена лежали на коленях и подергивались, грудь вздымалась. Он плакал.
Сорен понимал: это будет самый жестокий из его снов. Но если ему так или иначе придется заплатить за свое видение немалую цену, то почему бы, пока он находится здесь, не насладиться тем, что он видит и слышит, не погрузиться в это чудо? Пусть уж звук омоет его, как теплое море, пусть эта чистота, эти смыслы, этот священный…
Музыка.
Он понял, что слышит музыку. Слышит так, как слышат ее все остальные. Прежде музыка была для него всего лишь бесконечным жутким скрежетом, звуками, проникавшими в самый мозг его костей. Он знал, что людям музыка нравится, но он-то не принадлежал к роду человеческому.
Голоса слишком скоро стали стихать. Когда воцарилась тишина, он почувствовал себя так, словно исчезла какая-то подпорка, поддерживавшая его. Потом он услышал что-то еще. Рядом с ним. Еще один шум, неведомый ему раньше. Голос, каким его воспринимал сам говорящий:
– Нравится?
Сорен понял, что его сон подходит к концу. Он хотел только одного: еще чуть-чуть задержаться, чуть-чуть, остаться навсегда. Но у сна свои законы. На скамье рядом с ним сидел Ник Купер. Человек, которого он убил и который воскрес из мертвых, чтобы издеваться над ним, ломать ему кости, отправлять в чистилище белизны и арифметики.
– Музыка, – сказало это чудовище. – Я подумал, для тебя ничего убедительнее не придумаешь. Ты ведь никогда прежде не слышал ее?
Сон приближался к концу. Сорен отвернулся, посмотрел на хор. Может быть, они запоют снова?
– У тебя коэффициент задержки составляет одиннадцать и две десятых. Если я говорю «некая Миссисипи»[23], у меня уходит на это около секунды. Но ты никогда прежде не слышал таких слов. Ты слышал: «Нннннннннннннннееееееееее-еееееееееееккккккккккккккккккккааааааааааааааа-аяяяяяяяяяяяяяяя Мммммммммммммммммииииииииииии-иссссссссссссссс…» – Купер сделал паузу. – Ты никогда не знал жизни. Не воспринимал ее по-настоящему.
У Сорена по загривку опять побежали мурашки, и он почесался. Большинство снов он просто ощущал, но столь четкие на определенном уровне обычно контролировались его сознанием. Он решил изгнать Ника Купера из часовни и всем существом сосредоточиться на музыке, пока сон не истончится.
– Позволь мне высказать предположение, – продолжал надоедать Купер. – Ты думаешь, что видишь сон.
Сорен против воли повернулся и стал слушать.
– Это похоже на притчу о человеке, которому снилось, будто он бабочка. Он проснулся, но никак не мог отделаться от мысли, что он бабочка, которой снится сон, будто она человек. И прочие упражнения спальной философии. – Купер холодно улыбнулся. – Так что позволь мне рассеять твои заблуждения. Это не сон.
– А что?
– Но ведь здорово? Возможность ходить, говорить и думать так, чтобы мир при этом не тащился, как черепаха. Ты представь, как могла бы пойти твоя жизнь, если бы ты не родился таким, какой ты теперь. Ты мог бы жить нормальной жизнью. Иметь друзей, отношения. Мог бы слушать музыку, или гулять по берегу, или беседовать с людьми. Иметь все то, что другие воспринимают как нечто само собой разумеющееся. Все то, в чем судьба отказала тебе.
– В чем же?
– Знаешь, тебе не обязательно разговаривать предложениями из трех слов. Распахни крылья. Попробуй нормальную речь.
Сорен смотрел на него. Ждал.
Купер вздохнул и сказал:
– Я предлагаю тебе возможность настоящей жизни.
– Настоящей? – переспросил Сорен, оглядывая часовню, хор, римскую улицу за дверями.
– Уж ты-то лучше других знаешь, что «реальный» – слово гибкое. Остальной мир видит так, а ты – иначе. Какой из них реальный? Наш? Твой? Ни тот ни другой? – Купер пожал плечами. – Наше восприятие обусловлено всего лишь электрическими сигналами в мозгу. Философы, поэты и священники скажут, что не все так просто. Возможно, они и правы. Но это никак не отменяет того факта, что сознание – производное электрических импульсов. Объективной истины не существует, только субъективные ощущения нашего восприятия. Ты, когда думал, что видишь сон, хотел в нем остаться?
«Больше всего на свете и до конца моих дней», – подумал Сорен, но вслух только сказал:
– А что это?
– Имитация, созданная умнейшими головами НЗО. Подлинное внедрение нового в новые технологии. В принципе, игра, основанная на передовых технологиях, приводимая в действие предвосхищающими сетями, которые опережают действительность на один шаг. Я не биоинженер, но, как мне объяснили, система моделирует те части мозга, которые обрабатывают информацию, получаемую органами чувств. Затылочная, височная, лобная и теменная доли, нейроны стволовой части мозга и еще бог знает что. Суть в том, что имитация ничуть не менее реальна, чем все остальное в твоей голове. А поскольку эта реальность генерируется, то мы здесь можем обнулять твое восприятие времени.
– Как?
– Мы тебе во сне ввели успокоительное, и команда врачей Эрика имплантировала тебе крохотное интерфейсное устройство.
– Зачем?
– Я думаю, ты хотел сказать «спасибо». – Купер еще раз холодно улыбнулся. – Для человека, который представляет себе развлечение как подсчет отверстий в стене, чья главная надежда на то, что его убьют, такой подарок – настоящий праздник.
