В душе Берзалов соглашался. Но когда? Когда этот «хомо» возникнет? Когда все передохнут? Уже были времена, когда погибшие плыли по Оке вереницами, а увечные умирали по городам и весям. Похоронные команды с ног сбивались. Долгие месяцы приходилось ходить и воевать в противогазах, даже спать в них. Самым большим дефицитом стали негашеная известь и хлорка. Геннадий Белов только и делал, что ворчал: «На сегодня хлорки… три бочки извели…» Всё это Роман вспомнил в мгновение ока, прежде чем принять окончательное решение: в штаб не тащить, допрашивать надо здесь, в окопе, пока ещё не очухались.
— Откуда топаете, дядя?! — спросил он у бородатого, который лежал на дне ячейки и тихо, через силу стонал.
От него пахло давно не мытым телом, огромным — огромным несчастьем и ещё чём‑то, чего Роман понять сразу не мог. Ну да, конечно, полем, лесом, кострами и вшами — это всё понятно. Трагедией века — тоже, теперь все несчастные и потерянные, но ещё чём‑то — гордостью, что ли, за которой стояла сила. Ага… — сделал вывод Берзалов, хотя конкретно мысль не сформулировал. Обычно пленные гордостью не пахли, они были подавлены и ужасались своей судьбе, поэтому они пахли горьким — горьким запахом страха. А этот стойко пах грецкими орехами. Откуда они такие? — удивился Роман и даже хмыкнул, мол, ничего не понял, но приму к сведению.
— Откуда шли? — ещё раз спросил он и присел перед бородатым.
У того изо рта стекала сукровица, и он периодически размазывал её по клокастой бороде.
— Так я тебе и сказал, — покосившись, как на идиота, ответил бородатый, через силы кашлянув так, что изо рта вылетел сгусток крови.
— Что, гордый, что ли? — осведомился Берзалов.
— Гордый… — выдавил из себя ответ бородатый, исходя смертельным потом.
Дышал он тяжело и хрипом. Чувствовалось, что он вот — вот отдаст богу душу.
— Ну и подохнешь! Погоди — и… — Берзалов словно невзначай остановил фельдшера, который уже приготовился сделать противошоковый укол. — Скажи, откуда и куда, и мы станем друзьями. Здесь у нас жратвы навалом… отъедитесь… отдохнёте… Город, однако…
— И что, отпустишь? — насмешливо спросил бородатый и посмотрел взглядом обреченного человека.
— Вашу — у-у… Машу — у-у! — беззлобно выругался Берзалов и поднялся.
Конечно, не отпустим, а перевоспитаем и сделаем нашим, с былым восторгом подумал он, русские друг друга не убивают. Зачем нам гражданская война? Мало нас осталось. Кот наплакал. Приходят такие идиоты и демонстрируют вселенскую тупость. Кто их так кодирует? Выжить еще надо. А если мы будем друг друга убивать, то никого не останется на радость нашим врагам. На это и рассчитано. Только с каких пор я стал мягкотелым? О истинных врагах, затеявших Армагеддон, думали редко. Американцы за океаном давно стали неким абстрактным понятием. Притихли, как мыши. Может, их нет уже? Два медведя в одной берлоге не живут. Может, они точно так же вымирают, как и мы? Кто знает? Об этом даже не говорили, тема неактуальная. Не имело смысла гадать на кофейной гуще. Подохли, ну и чёрт с ними. Куда важнее объединить и возродить страну. А Америка подождёт. Будут силы, ещё вломим, думал Берзалов. Но сил вломить явно нет, иначе бы мы видели пуски ракет да и вообще — продолжение банкета. Значит, будем делать ракеты, а если не ракеты, то что‑нибудь попроще. На какое‑то мгновение он отвлёкся, думая об этих самых ракетах и представляя, как они полетят над Европой, чтобы поразить врага в самом его сердце — Вашингтоне. Сладостная картинка несколько секунд грела душу, потом его отвлекли.
— Товарищ старший лейтенант… — попросил фельдшер, показывая на шприц, который держал в руках. — Помрёт ведь…
— Что жалостливый?! Жалостливый?! Вашу — у-у… Машу — у-у! — Берзалов поймал себя на том, что не верит даже самому себе, что стал заводиться по малейшему поводу — оттого, что всё понимаешь, но ничего не можешь сделать, словно попал в порочный круг страха. Нервы ни к чёрту, выжить, видать, хочу, трушу, а ещё с Варей не дали пообщаться… архаровцы… страна… идиотская война без конца и края… — Ладно, делай свой укол, — сказал он, — и тащите его в госпиталь. Да… охрану выделить, а то удерёт ведь. Слышишь, Гаврилов?..
— Зачем охрану? — удивился фельдшер. — Он еле дышит.
— Выделить, и всё! — приказал Берзалов, который не любил неожиданностей. — Если что, поможет тащить.
— Есть выделить, — равнодушно отозвался прапорщик, даже не повернув головы. — Жуков!
— Я! — поднял голову боец из соседней ячейки, который вообще, похоже, спал, потому что стал отчаянно зевать и тереть глаза.
Ох, наведу я порядок! — подумал Роман, ох, наведу! Боец этот был славен тем, что имел большой чуб и был похож, как близнец, на поэта Есенина. «Ты не родственник?» — часто спрашивали у него.
— Пойдёшь с санитарами!
— Есть! — радостно отозвался боец, похожий на Есенина.
— Да смотри мне там!.. Знаю я тебя, дурилка картонная!
— Есть смотреть, — ещё радостней отозвался боец, потому что не надо было торчать в окопе, а можно было с толком и культурно провести время в городе, может даже, в кино забежать, если девки в канаву не утащат.
Чёрта — с два, подумал Берзалов, напьётся, скотина! Но приказа не отменил. Всех подозревать — себе дороже, глаз и нервов не хватит.
— А можно мне тоже, товарищ прапорщик?.. — в наглую попросился боец с мелкими гнилыми зубами, которого звали Петр Морозов.
От подобной дерзости Берзалов только заскрипел зубами. Распустил Гаврилов отделение! Распустил! Сейчас отправлю всех на «губу»!
— Нельзя, — как показалось Берзалову, с сожалением ответил Гаврилов, а то бы отпустил и Морозова, на лице которого лежала печать лихого человека, и должно быть, из‑за этого, а ещё из‑за рискованности в характере Гаврилов чаще других брал его с собой.
Прапорщик Гаврилов сидел по — турецки на бруствере среди лопухов, глядел на луга за рекой, откуда они притащили пленных, и, казалось, не участвовал в допросе из‑за того, что всё — всё понимал. А ведь первые минуты — это те самые первые минуты, когда любой расколется, даже будь он из гранита. Этот не раскололся. Значит, готов был к подобному повороту событий. Из своих, из армейцев. Кому же он служит, если молчит, как партизан? Должно быть, на крепком крючке, раз такой упёртый. Не пытать же в самом деле? — ломал голову Берзалов. Хрен с ним, не нашего ума дело. В штабе есть кому допросить. Там костоломы найдутся подурнее наших архаровцев.
Прапорщик был старым — в представлении Берзалова — целых сорок пять лет. Из Пскова. Женат, или, точнее, был женат. Район тот пограничный накрыло в первую очередь, наверняка никого из живых не осталось, вот и он зачерствел душой похлеще Берзалова. Но делал свою работу надёжно и верно, как робот. Разведка и поиск с его участием — сплошное удовольствие. Берзалов ходил с ним не раз, имел честь удостовериться. Даже он, казалось, проникнувшийся ремеслом до глубины души, и то нашёл, чему поучиться — старой русской школе единоборства. Золото, а не человек. Снимал «на шёпот» караульного, в упор уходил от пули, мастерски умел «вязать» хоть десятерых. Берзалов, который до сих пор думал, что это всё русские народные сказки, только дивился до глубины души. Чтобы заниматься этим, сумасшедшим быть не обязательно, но не помешает. А для чего живёт прапорщик, непонятно. Цели в жизни нет, идей нет. Коптит, как и все, небо, поэтому и смурной. Может, от радиации? А еще обижается на Берзалова. А чего на меня обижаться, думал Берзалов. Я тоже человек подневольный. Дали приказ, я выполняю: «Не пущать прапорщика в поиск, предоставить товарищу прапорщику недельный отпуск со всеми вытекающими из этого удовольствиями!» Кто же против? Да всей душой! А он геройствует каждый день, изводит себя. Смерти ищет. Кому от этого выгода? В ночь сходил, притащил пленных, показывает, какой везучий и умелый. За пленных, конечно, большое спасибо, а за остальное надо было бы взгреть первостатейно, да как‑то язык не поворачивается, потому что человек ходит по лезвию, живёт делом, а не животом или чинами, и денег не просит, а от военной работы, в отличие от других, не отлынивает. Вот какие у нас люди! Побольше бы таких сумасшедших! И гражданская война не страшна.
